– Мы можем только предполагать, – отозвался Борис.

Виталий хмыкнул.

– Вокруг огромное пространство, а я испытываю клаустрофобию. Словно меня запихнули в тесный чулан.

Они дошли до пруда. Граница рассекала водоём пополам, чёрный песок будто бы сожрал его часть вместе с водой, камышами и прибрежными ивами. Борис подумал, что такое только в дурном сне может присниться. Часть его сознания ещё не верила, что всё это по настоящему, пыталась отрицать эту непонятную реальность. Хотелось верить, что какие-то злыдни действительно провели эксперимент, или военные испытали новое оружие – это ведь всё было понятно, в этом была хоть и хромая, но логика. Но не получалось верить. Что-то подсказывало: всё намного сложнее и люди ко всему случившемуся не причастны.

Немного постояв на берегу, они отправились дальше. Проследовали мимо дома тёти Иры. Побывали на железнодорожных путях.

– Это чудовищно, – произнёс Виталий. – Мне всё кажется, что я застрял в каком-то кошмаре и никак не могу проснуться.

Борис не стал ему говорить, что чувствует себя точно так же. Не хотелось подобными словами усугублять и без того паршивое настроение.

Они шли вдоль границы чёрной пустоши. Некоторые дома будто бы разрезало гигантским лезвием. Или скорее – огромное чудовище откусило и проглотило части стен, крыш, оконных проёмов, мебели. Эти дома походили на причудливых существ с распоротыми животами – все внутренности напоказ.

Сгущались сумерки. Недвижимое светило в небе угасало и это было похоже на то, как если бы кто-то медленно снижал накал и без того тусклой лампы.

– Как же всё это неправильно, – застонал Виталий, отстранённо глядя в землю перед собой. – Мы не должны здесь быть. Это неправильно.

Борис положил ему руку на плечо.

– Не раскисай, слышишь?

– Я стараюсь, Борь, – в подтверждение Виталий выдавил улыбку, хотя и вышла она необыкновенно печальной. – Я стараюсь.

Они обошли деревню, вернулись в дом Марины. Она сидела на диване и раскачивалась, напряжено держа руки на коленях. Гостиную освещали две свечи, которые стояли в тарелке на резном столике. В той же тарелке лежало с десяток поломанных спичек, свидетельствовавших о состоянии Марины. Капелька лежала все в том же положении и в свете свечей она походила на восковую куклу.

Борис взглянул на часы в углу комнаты. Стрелки показывали 14:35. В нормальном мире день был в самом разгаре, а здесь… Территория Зеро жила по своим законам.

Виталий подошёл к дивану, погладил Капельку по голове, а потом как-то завороженно глядя на пламя свечи, рассказал Марине о том, что они с Борисом увидели, обходя территорию. Закончил он словами:

– Нам нельзя отчаиваться.

Марина немного успокоилась, по крайней мере, раскачиваться перестала, а Виталий, заметив это, и сам как будто взбодрился. Он расправил плечи, почесал лоб.

– Что-то чаю хочется. Вы как?

– У меня чайник электрический, – виновато посмотрела на него Марина.

– А я из электрического и не пью, – улыбнулся Виталий. – Вода неправильная получается. Я сейчас самовар принесу. Раскочегарим его у тебя во дворе, все ж повеселей будет. И чай у меня отличный имеется, такой в обычном магазине не купите.

«Правильно, Виталя! Правильно, дружище! – мысленно воскликнул Борис. – Главное, не сидеть сейчас в трауре, размышляя, насколько все плохо. Самовар? Пускай будет самовар!»

– Пойдем, я с тобой схожу, – Борис поднялся со стула.

– Лады, – Виталий взглянул на Марину. – Посидишь одна? Мы мигом.

Она кивнула, уголки губ чуть приподнялись, обозначив робкую улыбку.

Помимо самовара и чая прихватили с собой керосиновую лампу «Летучая мышь», фонарик, коробку шоколадных конфет и, уже собираясь покинуть дом, Виталий вспомнил и прихватил свою похожую на саксофон трубку.

Когда вышли со двора, Борис посмотрел на дом тети Иры и с дрожью подумал: «Она лежит там одна, в темноте, накрытая белой простыней, как саваном».

Виталий проследил за его взглядом.

– Мы с ней дружили. Светлый человек был, простой. Она меня почему-то всегда по имени-отчеству называла, и это у нее звучало как-то особенно, по родному что ли. До сих пор не могу поверить, что ее больше нет.

– Я тоже, – вздохнул Борис. – Знаешь, о чем я подумал, когда позавчера увидел ее? Подумал, что она совсем не постарела. Осталась такой, какой я её и помнил.

– Тетя Ира сильная была. Даже после инфаркта быстро оклемалась.

– Что? – Борис поставил самовар на землю и с непониманием посмотрел на Виталия. – Ты о чём? Какой инфаркт? Когда?

Виталий стушевался, потупив взгляд, и хлопнул себя ладонью по лбу.

– Язык мой – враг мой.

– Когда у нее был инфаркт, Виталя?

– Год назад. Мы с Маринкой часто ее в больнице навещали.

«А я ничего не знал! – злясь на самого себя, подумал Борис. – Год назад она едва не умерла, а я даже понятия не имел!»

– Не нужно было мне… – пробормотал Виталий. – Не сейчас.

– В письмах она писала, что у нее все хорошо, – будто оправдываясь, произнес Борис.

– Ну, ты ведь понимаешь почему.

Конечно, Борис понимал. Она не желала своими бедами омрачать близких. Писала по старинке письма на тетрадных листках, запечатывала в белые конверты с марками, и посылала родным людям. И всегда в этих письмах после слов приветствия были выведенные ровным уверенным почерком слова «У меня все хорошо». А родные верили и радовались, ведь в их жизни не прибавилось проблем. «Все хорошо» – прочитаешь такое, и на душе осядет частичка позитива. Отец тоже твердил эти слова, даже когда уже не мог самостоятельно подняться с постели. Ложь, пропитанная любовью.

Внезапно Борису захотелось пойти в дом тети Иры, обнять ее и тысячу раз сказать «прости». Просить и просить прощенье за то, что даже не пытался подвергнуть сомнению её «У меня все хорошо».

– Марина ждет, пойдем, Борь, – вмешался в его моральное самобичевание Виталий. – Прошлого не вернешь.

«Прошлого не вернешь», – мысленно повторил Борис и впервые в жизни ощутил всю тяжесть и безграничную печаль этой фразы.

Он поднял самовар, посмотрел в глаза Виталию и с трудом удержался, чтобы не сказать: «Мы сами скоро станем прошлым». Вместо этого выдавил улыбку и произнес:

– Теперь и я чаю захотел.

– Нужно было варенье еще прихватить, – Виталий оживился и посмотрел на ворота. – Может, вернемся?

Борис усмехнулся.

– Хватит с нас и конфет. А если что, вернемся.

– Думаешь?

– Угу.

«Варенье, чай, – подумал Борис. – Такие теплые слова. Частичка уюта в сумеречном чуждом измерении».

А сумерки больше не сгущались, достигнув того оттенка, какой бывает в пасмурный вечер в преддверии темени. Борис это отметил и записал в разряд «Хоть что-то положительное». Лишь бы больше не темнело. Лишь бы непроглядная ночь, как на обратной стороне луны, не входила в обыденность этой унылой территории.

– Знаешь, о чем я сейчас жалею? – сказал Виталий, шагая рядом с Борисом и косясь на пустошь.

Борис хмыкнул.

– Думаю, учитывая обстоятельства, ты сейчас о многом жалеешь.

– Да, но…

Виталий резко остановился, замолчав на полуслове. Его глаза округлились.

– Ты что? – удивился Борис и проследил за его взглядом. Но ничего странного не заметил.

– Кажется, я что-то видел, – неуверенно произнес Виталий.

– Уверен?

– Не знаю, может и показалось.

Борис пристально всматривался в сумрачную пустыню, но видел лишь чёрный песок.

– Что показалось?

– Там словно тень промелькнула. Не знаю… Я теперь не уверен. Да, должно быть показалось.

– Хорошо если так, – посмотрел на него Борис. – Для нас на сегодня достаточно всякой хрени. Ты, кстати, не договорил.

– О чем?

– Ну, ты сказал, что о чем-то сейчас жалеешь.

– Да? Вот черт, из головы все повылетало. А вообще, я о многом сейчас жалею, учитывая обстоятельства.

Кеша. Не Иннокентий, а именно Кеша, как попугай из мультика. Его так звали на работе, в деревне, а он не возражал, хотя ему это и не нравилось. Не было в нём даже малейшего духа бунтарства. Взять хотя бы сегодняшний случай… Там, возле границы чёрной пустоши, все гомонили, ругались, а этот психованный Гена, не зная, на ком ещё сорвать злость, взял да обозвал его тупым хомяком. Обидно, конечно. За что, спрашивается? Стоял себе, никого не трогал и в отличие от всех остальных, даже слова не произнёс. И вот, пожалуйста, получи и распишись – тупой хомяк! Другой бы, по меньшей мере, огрызнулся бы на Гену, но только не он. Ну не получалось у него с кем-то скандалить. Даже не пытался ни разу. Так уж воспитан.