Теперь от шалашика и следа не осталось, но на кусте висела сиреневая ленточка. Сиреневая. Это был любимый цвет Зои. Ленточка выглядела чистой и совершенно не выцветшей – тётя Ира, как могла, чтила память о племяннице.

– Я вернулся, Зоя, – прошептал Борис с поникшей головой.

Он тяжело вздохнул и вошёл в дом.

За обедом много разговаривали, вспоминали отца, бабушку и погибшего на лесопилке дядю Андрея. Болтали о том, о сём. С большим удивлением Борис узнал, что тётя Ира прослушала все пять альбомов группы «День тишины», и её вердикт был таков: текст песен – хороший, а музыка… Здесь она дипломатично ограничилась словами «не моё» и «стара я для такой музыки». Для Бориса тётя Ира, слушающая тяжёлый рок, представлялась столь же комично, как и Эдик, расхаживающий по лесу в поисках грибов.

Разговаривали о Белой Дали, о том, что да как здесь теперь.

– Да живём потихоньку, – улыбалась тётя Ира. – Кто-то уезжает, кто-то приезжает. Магазин недавно новый открыли. А в прошлом году у нас съёмочная группа из Москвы была, фильм снимали! – она изрекла это с гордостью, а потом расхохоталась звонко: – Актёры оценили местный самогончик! Однажды так напились, что их потом по всей деревне искали, а двое подрались, фингалы друг другу поставили. Режиссёр так орал на них, так орал! Ох, и смех и грех… Это Соколов Виталий Иванович их споил, ты, должно быть, уже обратил внимание на его зелёный дом?

– О да, – рассмеялся Борис. – Трудно было не заметить. Цвет – вырви глаз. Похоже, этот Виталий Иванович Соколов тот ещё чудик.

– Да нормальный он, – махнула рукой тётя Ира. – Весёлый просто. Года три назад дом здесь купил, перестроил. Хороший человек, интересный. Живёт теперь тут и не нарадуется, что из города сбежал. Да ты кушай, кушай! Совсем ведь почти ничего не съел.

Борис улыбнулся, подумав, что если будет в день съедать порцию такого вот «почти ничего», то через неделю в вагон не влезет. Но, дабы не расстраивать тётю Иру, хоть и через силу, а фаршированный перец доел. С детства запомнил: она терпеть не может, когда в тарелках что-то оставалось.

Вечером Борис прогулялся до небольшого пруда за пределами деревни, а вернувшись, уселся на скамейку у забора. Солнце клонилось к закату, пожухлая трава в поле обрела янтарный оттенок, в окнах домов горел мягкий уютный свет. Лёгкий ветерок шелестел листвой клёна. Борис вспомнил, как в детстве вырезал перочинным ножом на коре этого дерева своё имя.

Белая Даль. Всё здесь навевало воспоминания и вызывало тихую грусть. Прошлое затаилось и в этом старом клёне, и в кустарнике, в котором когда-то было «убежище» Зои, и в пруде, чьи берега густо поросли камышом. И в поле. Когда-то Борис с отцом часто сидели на этой самой скамейке и глядели вдаль. Отец рассказывал о море, о своей армейской службе на ракетном крейсере, а Борис представлял себе бескрайние просторы и резвящихся средь волн дельфинов. Тогда жизнь казалась бесконечной полной чудес дорогой. Тогда всё было хорошо, ведь в доме мать и тётя Ира готовили ужин, возле скамейки играла с котёнком Зоя, а между раковыми клетками и поджелудочной железой отца стояли годы. Теперь всё это осталось в далёком «когда-то».

Борис закрыл глаза.

Издалека донёсся гудок тепловоза. В каком-то доме ругались, видимо, муж и жена – словно две собачонки тявкали: одна писклявая, а другая басовитая. Мимо станции промчался поезд: тух-тух, тух-тух, тух-тух… Раньше Борис мог по стуку колёс отличить грузовой состав от электрички. Теперь уж нет.

Звуки Белой Дали. Такие обыденные, органичные, приятные слуху. Звуки, запахи – как лекарство. За этим лекарством Борис и приехал сюда.

В последнее время с ним что-то неладное творилось. Хандра, пресловутый кризис среднего возраста. Период, когда кажется, что самое интересное в жизни уже позади – и это в его-то тридцать пять лет! Когда смотришь в окно, но не замечаешь ни весёлой детворы, ни цветов в палисаднике, ни отблесков солнца на листве, а видишь лишь грязный мусорный контейнер или трещину в асфальте.

Хандра делала жизнь бесцветной. А для музыканта это смерти подобно. Борис вот уже пять лет играл в группе «День Тишины». Поначалу подражали различным группам, играющим готический рок, потом утяжелились, выбрав направление пауэр-метал. Но всё равно это было подражание. И только с приходом в группу Инги, у которой был невероятно мощный голос, выработали свой оригинальный стиль. Хотя, некоторые критики говорили, что в творчестве «Дня Тишины» чувствуется влияние «Nightwish». Со временем группа обзавелась хоть и немногочисленной, но преданной армией фанатов. Альбомы записывали, по стране гастролировали, были участниками нескольких рок фестивалей.

Дела шли неплохо, но главное – было много планов на будущее.

И тут – затяжное и какое-то беспричинное уныние. Всё не в радость. На этой тоскливой волне месяц назад Борис написал песню и представил её ребятам из группы. Те не оценили. Эдик заявил, что это самая депрессивная вещь, которую он в жизни слышал, под такую песню подыхать хорошо. А Инга сказала, что петь такое даже под угрозой смерти не станет. «Да что с тобой творится? – разволновалась она. – Ты сам не свой в последнее время. Как в воду опущенный, ей богу. А теперь ещё и эту чушь унылую сочинил! С таким настроем закончишь, нахрен, как тот, на кого ты так сильно похож».

Борис не обиделся. Он и сам понимал, что его новая песня действительно унылая чушь, и что самое плохое, ничего другого сочинять не хотелось. И как-то всё равно было, словно все эмоции выцвели, уступив место скучному равнодушию.

А неделю спустя, на концерте в московском клубе «Кристалл», Борис увидел в толпе Зою. Инга только-только закончила припев, и Борис начал играть отработанное до автоматизма соло. Тут-то и заметил пропавшую много лет назад сестру. Вокруг бесновались люди, а она стояла точно каменное изваяние. Светлое платье, чёрные прямые волосы, обрамляющие бледное лицо. Именно такое её помнил Борис. Именно такая она долгое время являлась во снах. Младшая сестрёнка, которая однажды в деревне вышла поиграть во двор и исчезла без следа. Но вот же она, здесь! Зоя стояла так безмятежно, словно от остальных людей её огораживал невидимый кокон. Казалось, никто даже не замечал девочку в светлом платье.

Продолжая машинально и абсолютно без энтузиазма запиливать несложное соло, Борис твердил себе: «Это не она! Это не может быть Зоя! Это похожая на неё девочка! Просто какой-то недоумок-папаша провёл на выступление свою несовершеннолетнюю дочку, несмотря на возрастное ограничение! Или это галлюцинация? Вон Эдик говорил, что частенько видит во время концертов демонов…»

Борис сбился, запорол соло. Попытался совладать с собой, но не смог. Хорошо остальные участники группы сгладили «косяк», продолжив композицию так, словно ничего и не случилось. Да и люди в зале будто бы и не заметили лажи.

У Бориса руки тряслись. Он отступил вглубь сцены, боясь снова посмотреть в зал. Но всё же решился. Зои не было. Морок рассеялся. После концерта Инга категорично заявила Борису, что ему нужен отдых. Остальные ребята её поддержали.

И вот он здесь. Любуется закатом. Борису казалось, что уже много лет ему не было так спокойно. Не иначе магия какая-то. И от хандры и следа не осталось, будто приехав сюда, он пересёк некий барьер, который отсёк весь негатив. Даже песню новую захотелось написать – романтичную, но с грустинкой.

Он подумал о Зое. Представил, как она выглядела бы, став взрослой. Воображение настойчиво рисовало красивую ладную девушку. Сейчас у неё была бы семья, дети. И, наверное, она стала бы журналистом. Почему-то казалось, что именно журналистом. Когда сестрёнка исчезла, Борис часто мучил себя вопросом: где она? Он ни на секунду не допускал, что Зоя мертва, в голове словно бы стояла преграда от таких мыслей. Позже эта преграда падёт, но тогда она спасала от чего-то страшного и непоправимого для его детской психики. Через несколько дней после исчезновения Борис подслушал разговор тёти Иры с соседкой. Они говорили, что Зою, скорее всего, похитили. Возможно, цыгане, хотя, как заметила тётя Ира, цыган в деревне давно не видели. Но мало ли что! Вон платформа всего в двух шагах – схватил, затащил в электричку.