– А то…

Его премудрие выхватил руки из рукавов, вскинул ладонями вперед – и в сомомедведя ударила ослепительно-зелёная пузырящаяся струя… лимонада.

Чтобы не сказать, струйка. Тонкая, слабая, с ароматом лайма, и быстро закончившаяся.

С ошарашенным видом брата Чи мог посоперничать только Агафон.

– Чего он, чего? – затолкались браться сзади. – Чего он сделал?

– Он… хотел… меня… замочить? – не понимая и не веря, басом пробормотал предводитель.

– Он хотел замочить Чи Пая?! – возмущенно взвыли за его спиной братья – и разразился пандемониум.

Если бы не прыть его премудрия, пасть ему под ударами разошедшихся братовьёв в первые же секунды. Но Агафон отскочил вбок, споткнулся об обломок коляски женщин дома О, повалился, освобождая путь клинкам, крутанулся – и яростно зарядил в гущу чудовищ ледовым шаром. Но вместо того, чтобы развалиться на куски как снеговики весной, братский авангард принялся протирать глаза от залепившего морды мороженого. Впрочем, двадцать внезапных кило пломбира оказались неплохим оружием: нечаянно попробовав поражающее вещество, с десяток братьев побросали оружие и принялись наперегонки вылизывать себя и друг друга.

– К-кабуча… – уворачиваясь от внимания оставшихся семидесяти монстров, взвыл Агафон. Давненько он не ощущал себя студентом-недоучкой, и еще сто раз по стольку не вспоминать бы этого ощущения – если проживет хотя бы тысячную долю этого срока.

Едва маг успел соскользнуть в кювет из-под крыши коляски, как на нее обрушились две палицы – неказистых, но шипастых. Лаковое дерево затрещало.

– Вот тебе, вот тебе!..

– Нет его там! Вон он! – выкрикнул брат поглазастей, и у ног прытко уползающего Агафона в землю впились три копья.

– Мимо!

– Косоглазый!

– Пропустите меня, я вот его!..

– И я!

Но тут подоспел Иван.

Взмах волшебного меча – и нацеленные на мага копья разлетелись кусками металла и дерева. Второй – и из лап подоспевших чудищ посыпались обрубки и обломки их самодельного арсенала. Пока оставшиеся без оружия братья обиженно пялились на пустые руки, вперед рванулись их застоявшиеся в арьергарде родичи. Сбитые рьяными вояками, первые ряды попадали – кто наземь, кто на Ивана. Оглушённый царевич охнул, выпуская остатки воздуха из лёгких, чувствуя себя расплющенным, словно на него рухнула гора. Вдруг что-то свистнуло над ним – и гора полетела. Серая тень накрыла его, чья-то рука ухватила за шиворот и рванула, выдергивая из-под другой горы, задержавшейся на его ногах. Оставив сапоги, он приземлился на колесо коляски, вмиг приведшее его в чувства[163], перекатился, вскочил…

– Ход конём! – ухмыляясь, крикнула с подарочного скакуна Серафима.

Два каменных собрата ее серого встали поперёк от канавы до канавы непробиваемой стеной, преградив братьям путь. Когти, копья и дубины обрушили на коней град ударов, но те стояли как вкопанные, равнодушно помахивая хвостами, отгоняя мух. Болезненные вскрики и хруст показывали, что этот приём действовал не только на мух.

– Где Агафон? – Сенька отбила глефу, увернулась от палицы, скользнувшей мимо самого уха, и обернулась на сжимавшего меч Ивана.

– Живой… – долетел из канавы брюзгливый отчёт вместе с дымком и запахом шашлыка.

– Что ты там делаешь?! – опешив, оглянулся Иванушка. Ответом ему стало разъярённое "кабуча".

– Ваня, не стой! Они нас сейчас снесут! – проорала царевна, отбивая попытки пробраться под конями. Кряхтя и бормоча проклятия, одно из чудовищ полезло поверху. – Руби их к бабаю якорному!

– Не могу!

– Что?!.. – оторопела царевна.

Но объяснять было некогда.

– Вон пошли! – меч Серафимы опустилась на чьи-то рога. Те, поколебавшись с секунду, плавно последовали совету.

Иванушка рассёк копьё, летевшее ему в голову, кинулся на выручку жене – и тут средний конь взвился ввысь. Правда, высь была небольшая, метра два, но и их оказалось достаточно, чтобы чудища устремились в образовавшуюся брешь, пока четверо братьев держали ошеломлённого иноходца над головами.

Меч Ивана замелькал чёрной молнией, кроша пики, дубины и глефы врага, едва они направлялись в их с Серафимой сторону, но не задевал ни одного разбойника. Сенька, как могла, портила шкуры и чешую, но обычным оружием урон получалось нанести разве что халатам.

С такими кожами никаких доспехов не надо. Хотя если постараться… Но Ваньша сказал… сказал… Не убивать их? Не убивать? Какого лешего, муженёк любимый? Что за приступ гуманизма? Ты про детей-то вообще хоть помнишь?!

Из оврага прилетел и обрушился на нападавших громадный оранжевый вотвоясьский фонарь с красными кисточками. Надевшись на головы сразу пятерых, он вспыхнул разноцветными фейерверками и загрохотал хлопушками. Но даже хлопушечный залп, заставивший чудищ шарахнуться и уронить коня, не смог заглушить отчаянное "Кабуча габата апача дрендец!!!"

Выроненный конь повалился, давя неудачливых монстров, вскочил на ноги, сбивая всех еще не отдавленных в радиусе трёх метров, занял своё место в стене – но было поздно. Братья Чи дружной семейкой уже окружили лукоморцев – и поняли, что попали в пат со вкусом цугцванга. Что бы ни предприняли противоборствующие стороны, лучше от этого не становилось никому.

В когтях они сжимали обломки оружия, повстречавшегося с мечом Иванушки, и переминались с ноги на ногу[164]. Понимая, что первый, а может, и второй, третий и так далее – если они могли считать так далеко – кто бросится на противника, окончит свои дни кучкой не очень крупного фарша, развивать успех они не спешили. Скрипя зубами, остудила свой воинственный пыл и Серафима. Без поддержки мужа кидаться на этот зоопарк было самоубийством. Что он опять задумал? Что разглядел в них? Ну ведь мало того, что сброд, так еще и уроды! Чего на них смотреть?! Выхватить бы у него сейчас меч…

Но усилием воли она подавила и это желание. Если муж ее что-то не хочет делать – у него есть причины. Или предчувствия. А за годы совместной жизни и путешествий она научилась уважать первое и доверять второму. Ну, Ваньша… Веди.

– Сдавайтесь! – предложил Чи Пай, усатый рыб, которого так и не замочил Агафон. И получил ответ, какой вряд ли приходилось слышать доселе:

– А может, лучше вы нам?

Братья переглянулись. Почесали в затылках. Переглянулись снова. Привычный сценарий дал сбой, а запасного никто написать не потрудился.

– Не, – покачал головой Чи Пай. – Не получится.

– Отчего?

– Нас больше, – развел он лапами.

– Ну а кому сейчас легко? – сочувственно вздохнула Серафима. – Вы попробуйте.

– А если не получится?

– Попробуйте опять.

Братья задумались.

– А если мы сдадимся, что вы будете с нами делать? – озвучил наконец-то самую логичную мысль барсук с головой и хвостом ирбиса.

– Подвергать перевоспитанию и насаждать политес.

– Это как? – насторожилась панда с туловищем гориллы.

– Научим сморкаться не в рукав, а в занавеску, пропускать дам вперед, мыть руки, вытирать ноги, чистить зубы, познавать дзынь и не путать его с бздынем, подвергнем вас психоанализу, соцопросу, профориентации и интеграции с ассимиляцией…

– Чего?! – прорычал кроколев.

– Чему?! – фыркнул Чи Пай.

– Да на кой бамбук нам… – надулся так, что был готов лопнуть от злости, зайцебуйвол.

– А может, братья, нам это надо? – донесся из задних рядов чей-то задумчивый голос. Ивану он показался знакомым.

Братья нахмурились и замолчали, переминаясь с ноги на ногу. Было видно, что слова возмущения так и рвались наружу, но отчего-то чудища теперь лишь прикусывали языки и сопели. Наконец, Чи Пай откинул за плечо ус, пожевал толстыми губами и выдавил:

– Так мучить нас – зачем вам?

– Чтобы кое-кому жизнь в плену кумкватом не казалась, – сообщила царевна. – А то все, кто ни попадя, начнут нам сдаваться – а плен не резиновый.