Ощущения ощущались, и это было уже хорошо. Ноги подкашивались, но в меру, голова кружилась, но с девяноста восьми оборотов в минуту скорость снизилась до тридцати трёх, и в глазах уже не двоилось, а полтораилось. Вокруг лукоморцы тоже понемногу приходили в себя, поднимались, отряхивались, оглядывались под лёгкий, словно утренний зефир, матерок возчиков. Похоже, они еще не поняли, что переворачивать кареты придется своими силами…

– О Ду Энь? Кто такая О Ду Энь? И кто такой И? Никогда не шлышала про таких! Этот О – наш родштвенник? – засверлила их взглядом старуха Ду Вань, перемещаясь по правую руку от Лепестка.

– Вид ваш странный указывает на происхождение не местное, – вторая дуэнья заняла позицию слева и неодобрительно уставилась на царевну, вбирая одним долгим взором ее иноземный наряд, не очень чистый и новый, меч на боку, светлую кожу, непокрытые волосы и экзотические черты лица. – Я как представитель благородного дома О хочу знать, с кем нам пришлось… столкнуться.

Сенька по выражению вытянувшейся до невозможности физиономии Чу Мей, и без того костлявой и узкой, увидела, что только воспитание дуэньи не позволяют ей вывалить на подозрительных типов всё, что она думает про их появление и отношение к семейству О.

Семейству управителя этой несчастной провинции.

Кхм, кхм…

– Не хочу раскрывать до времени все секреты моих спутников… и мои… уважаемая О, представительница дома О… – Серафима загадочно опустила очи долу, не забывая наблюдать из-под ресниц за тем, как загорелись хищным любопытством глазки тётушки Чу Мей. – Ибо единственный груз, от которого нельзя избавиться – это груз знаний…

– Да-да… – как заводные закивали вотвояськи в ожидании откровений.

– Кроме как при помощи шклерожа, – уточнила слева боярыня Серапея, поднимаемая и отряхиваемая заботливой внучкой.

– Кого-кого? – живо обернулась О Ду Вань. В руках у нее как по волшебству оказалась походная чернильница, кисточка и листок бумаги.

– Чтобы заслужить благословение святого отшельника Склероза, много лет приходится трудиться, – сурово проинформировала всех царевна и продолжила: – Пока что вам дозволено знать только то, что мы спустились сюда как посланники повелителей сторон света и друзья доброй богини добра и доброты Сю Сю Сю для урегулирования некоторых вопросов… и передачи привета и поклона барышне О, этому незатыка… то есть неиссыхающему фонтану кротости и доброты.

С этими словами поклон она передала, всем своим видом намекая, что остался не переданным привет, и оставлять его у себя она не собирается.

Иван и Агафон, за годы совместных приключений успевшие свыкнуться с полётом мысли ее высочества, предсказуемым, как траектория пьяной мухи, торжественно добавили свои поклоны в лучших лукоморско-сабрумайских придворных традициях[159].

Ля Ля Лепесток заморгала. Дуэньи потрясённо переглянулись.

– Премилосердная богиня бобра… и боброты… – забормотала левофланговая дуэнья, опускаясь на только что очищенные от дорожной пыли коленки. Правофланговая молча последовала ее примеру.

– После расставания с ней мы направились прямиком в гости к милейшему Гоу Ману, – как о повседневном событии сообщила царевна. – Заодно повидались со стариной Жи Ши, пожужжали о том, о сём с Жу Жуном… День Но Чуй, как всегда, выйти не захотел, но шуточкам его это не помешало. И они все в голос просили шепнуть госпоже О на ушко пару ласковых, если случится проходить мимо.

– Выражи почтение пошланникам духов, никчемуха! – из уголка губ зашипела правая дуэнья.

– Кланяйся, глупая утка! – донеслось похожее шипение с левого фланга.

– Да, тётушки, – пролепетала Ля Ля и упала на колени перед Серафимой.

– Сосны в этом году, я слышала, будут отлично цвести, – царевна церемонно обвела рукой деревья на обочине, игнорируя тот факт, что ближайшая сосна располагалась в Вотвояси. – Полюбоваться бутонами я приглашаю тебя.

– Да, ваше воссиятельство, – прошептала девушка и, поднявшись с колен и не оглядываясь на тёток, семенящее-спотыкающимся шагом, модным в нынешнем сезоне, двинулась через канаву в лесок.

– Ну, как возвращение? – покинув пределы слышимости и видимости надзирательниц, без предисловий спросила царевна.

О потупилась, подумала о том, что приличная девушка из благородной семьи не рассказывает незнакомым людям о личном, не ведет разговор о делах, не испив предварительно литра-другого чаю и не обсудив все перемены погоды, фасонов и ветра за последние пять лет, но какого оборотня!..

– Плохо, – коротко выдохнула она.

– А еще более подробно? – уточнила другая девушка из благородной семьи, приличной себя не считавшая отродясь, и отслеживавшая перемены фасона исключительно рукоятей меча.

О снова вздохнула, дернула зацепившийся за корягу подол халата, некрасивого, но подаренного ей тётками, с удовлетворением услышала звук раздираемого белого, вышитого нелепыми зелёными дынями шёлка, и поведала обо всём, хотя особо ведать было и не о чем.

Отец при их с богиней появлении обрадовался, хотя не понятно, кому больше. Когда Сю улетела, погода в доме переменилась со скоростью морского шквала. Правда, услышав обстоятельства похищения дочери, представленные так, как царевна рекомендовала, управитель О сменил гнев на милость, но это была милость к падшим в не самом ее товарном проявлении. И главным ее основанием было то, что дочь теперь, как ни крути и куда ни ложись – товар порченный, который замуж не возьмёт даже полоумный нищеброд, не то, чтобы такой контингент их семье в родственниках был необходим. Даже старый судья Не Ба Люй, за которого ее хотели посватать пять лет назад, при ее имени кривится теперь и разве что не отплёвывается. Значит, жить никчемной Ля Ля под церберовским наблюдением старых тёток – во избежание рецидивов и для поддержания положительного реноме их семейства – до скончания века. Если век этот сперва окажется тёткиным, то сего добра у них в семье еще найдётся, и из-под надзора выбраться О сможет только в гробу.

– Ну люди и не замужем живут и не умирают, – с фальшивой бодростью сообщила царевна.

– Не умирают, – унылым эхом отозвалась Лепесток Персика. – Но существование их в собственной семье хуже, чем у служанок. Незамужняя дочь – как скрипучая деревянная нога: не заметна только пока в стороне лежит. В остальное же время… И приблизительно так же любима родными.

Сенька пожала плечами. Если бы она не знала, с кем имеет дело, может, ей стало бы жаль Ля Ля. Но визита святого Склероза, в ближайшем будущем к ней не планировалось, и поэтому она лишь нейтрально пробормотала:

– Ничего, не расстраивайся. Пройдет и по твоей улице…

В кустах что-то захрустело. Лепесток ойкнула и в ужасе прижала пальцы к губам: если кто-то услышал ее откровения и расскажет о них хоть кому-нибудь… Серафима шагнула вперед, раздвигая сплетение ветвей, и увидела речку, неширокую полоску берега и парня, сидевшего почти у самой воды, поджав ноги. Руки его были засунуты подмышки, а рядом лежали несколько ножей, четыре недоструганных стволика, мотки веревки и зазубренные железки.

– А я тут это… остроги мастрячу, – улыбнувшись чуть виновато, проговорил он. – Лишнее отламывал. Напугал вас?

Серафима перескочила через упавшую сухостоину и оглядела рабочее место вотвоясьца, потом его самого. Короткие жесткие волосы, торчащие во все стороны как иглы у ежа, нос кнопкой, косые глаза, щегольские усики над губой, широкие плечи, высокий рост, синий короткий халат, красные штаны, не очень чистые и новые, плетеные сандалии на босу ногу… Абориген как абориген, ничего выдающегося – но что-то не давало просто отвести глаза и забыть. Что-то в его руках… с его руками… или около них…

– О, так нам там ремесленник попался! – прозвенел колокольчиком[160] за ее спиной голос Лепестка. – Похвальное занятие.

Зашелестели ветки, затрещал дораздираемый о колючки халат – и взор парня остановился, из смущённого став потрясённым. Предчувствуя неизбежное, Сенька обернулась и успела заметить, как личико Ля Ля, забравшейся на плешивый ствол валежины, заалело, взгляд впился в тонкие усишки рукодельника – и блаженно расфокусировался.