То, что идут они именно в Вамаяси, Лёка сообразила быстро: где еще люди ходят, хронически прищурившись даже впотьмах? Перспектива повидать далекую диковинную страну, по правде сказать, очень ее привлекала бы, если бы не два "но". Первое – на лягушек, змей и прочих тараканов ее гастрономические интересы не распространялись никогда. Вторая причина – слишком долгий путь домой, который, к тому же, было еще неизвестно как найти. В том, что она убежит от своих похитителей, особенно с таким прищуром, когда даже мамки-няньки с широко раскрытыми глазами[21] не могли за ней уследить, княжна не сомневалась ни на секунду.
Путь в Вамаяси закончился так же внезапно, как начался. Одну секунду они неслись по сдуревшему пространству и времени, другую уже шагали по ровному месту, качаясь и спотыкаясь. Еще пара шагов – и хватка ее похитителя разжалась. Лёлька, как куль с конфетами, скользнула на пол, да там и осталась сидеть. Голова кружилась немилосердно, ноги отказывались повиноваться, перед глазами всё плыло, забыв остановиться… Но имелась и еще одна причина ее покорно-беспомощного сидения под ногами у кого попало, и о ней супостатам еще предстояло узнать.
Искоса княжна зыркнула по сторонам в поисках брата – и тут же кто-то сгрузил его рядом с ней, съежившегося, чумазого, тихо всхлипывавшего, жалкого до невозможности. Довольная, Лёлька кинулась ему на шею, едва не дораздавливая бедную лягушку, обхватила руками и залилась горючими слезами в полный голос.
Ошеломленный Ярик икнул и прикусил язык.
– Реви дальше! – прошипела ему на ухо Лёка, но видя, что увещевания не в силах побороть изумление, быстро шепнула: – Спорим на пирожное с вишней, что я реву громче!
За пирожное с вишней княжич Ярослав был готов перереветь хоть водопад.
Как оказалось, слушать концерт водопада с оркестром кое-кто из собравшихся был не намерен. Над детьми угрожающе нависла тень, и визгливый голос вывалил на их головы презрительную тираду на нелукоморском языке. Наверное, это был вамаясьский. Или вотвоясьский? Или вокудаський-там? Запомнить кто из них кого захватил и чем всё кончилось, Лёлька никогда толком не могла – да и не пыталась, если честно. Можно было спросить Ярку-книгочея, конечно, но портить ему вдохновение не хотелось. И прищуренными от удовольствия глазами, залитыми слезами восторга, Лёка принялась разглядывать первого поклонника их таланта.
Вамаясец щеголял в нелепом зеленом халате в еще более нелепый оранжевый цветочек, да еще и с огромными, свисавшими до пола рукавами. Волосы его, черные с проседью, были собраны на затылке в дулю, как у старушки, лоб выбрит, брови сведены к переносице, усы встопорщены, глаза сощурены, что при вамаясьском размере превращало их в едва заметные складочки между бровями и щеками. "Еще нас же украли, еще на нас же тут всякие щуриться будут!" – возмущенно подумала Лёлька и прибавила громкости и выразительности. Исчерпав все бранные слова – или просто не в состоянии перекричать семейный дуэт, вамаясец замолчал и поднес сжатый кулак к носу мальчика[22]. Ярик на секунду замолк, посмотрел на руку говорившего, не обнаружил там ничего, даже отдаленно похожего на пирожное или хотя бы пирожок с повидлом, и деловито продолжил. Вамаясьца перекорежило. Ольга вздохнула. Конечно, иметь настолько одаренного в этом отношении брата при таких обстоятельствах было удачей, но, с другой стороны, причем с очень большой, иметь брата – мямлю, трусишку и рёву… Ну да кому дается всё и сразу? Хочешь иметь идеального брательника – воспитай его. Но пока придется заняться воспитанием кое-кого другого.
Не переставая всхлипывать, она как бы невзначай взяла один из рукавов аборигена и утерла лицо. Травяной шелк и персиковые соцветия покрылись туманом грязи и копоти. Рот усатого распахнулся, глаза округлились… Благодарно улыбаясь, Лёка высморкалась в самый пышный цветок, аккуратно скрутила рукав трубочкой и засунула ему за пояс. Не дожидаясь, пока вамаясьца хватит апокалипсический удар[23], она сцапала рукав второй и принялась обтирать физиономию брата, изредка поплевывая на сухой шелк.
Отчего обладатель зеленого халата не убил ее на месте, она поняла, когда глянула вправо. Напротив зеленохалатчика, скрестив руки на груди и не сводя с него глаз, стоял маленький старичок, тот самый, на отряд которого она наткнулась в мастерской Адалета.
Если бы кто-нибудь смотрел на нее так, она бы не стала вытирать чужой дорогущей одежкой чумазую Яркину чушку. И даже сморкаться в рукав не решилась бы. Скорее всего.
Вамаясец в обслюнявленном и обсопливенном халате, скрежеща зубами и сверля прищуром то детей, то старичка, отошел, и Лёка впервые после прибытия в пункт назначения смогла оглядеться.
Низкие своды и полное отсутствие окон намекали, что пристанище местных колдунов располагалось глубоко под землей. Стены были украшены непонятными знаками и столбиками разнокалиберных черных загогулин на белых листах бумаги, словно ползала гусеница, вывалянная в чернилах, разведенных водкой. Ровный каменный пол пестрел затоптанными линиями и дугами вперемешку с другими гусеничными закорючками. С потолка свисали гроздья пузатых черно-белых фонарей в таких же следах. Через каждый десяток шагов упирались в камень птичьими ногами жаровни с горками пепла, из которого торчали тонкие курящиеся палочки. Пахло чем-то сладковатым, незнакомым, но почти приятным. В дальнем конце подземелья виднелись двери, через которые входили и выходили люди. Входившие, как правило, двигались вприпрыжку и тащили пустые носилки. Выходившие своим ходом выглядели так, будто их ураганом месяц валяло по мусорным кучам. Тех, для кого носилки предназначались, Лёка тоже увидела – сложенные ровным рядком вдоль дальней стены, они молча ждали своей очереди. Вокруг них суетились люди в таких же халатах, как их новый знакомый, только в белых, с красными и белыми каплевидными глазастыми пиявками в круге на спинах.
Старик что-то спросил, глядя на нее, но Лёка приняла самый жалкий вид, какой смогла, и прохныкала:
– Сами мы не местные, ничего не знаем, отпустите, дяденька, домой, а вам на том свете зачтется.
Старичок озабоченно покачал головой и махнул веером, невесть откуда появившимся в руке. По знаку к нему подбежали двое служанок в простых черных халатах и склонились в ожидании приказаний. Что он им наказывал, Лёлька не поняла, но когда он закончил говорить, они деликатно взяли пленников под локотки и с поклонами повлекли в другой конец подземного зала. За одной из опор оказалась скрыта маленькая бамбуковая дверь, ведущая во тьму. Ярка заартачился было, но одна из служанок щелкнула пальцами, и на ладони заплясало крошечное желтое пламя. Улыбаясь, она заглянула в лицо княжичу, но тот отвернулся и насупился. После чудес Адалета и Агафона каким-то тщедушным светильничком его было не удивить. Служанка посмотрела на Лёльку, но та постаралась превзойти брата – и это ей удалось. Лицо девушки разочарованно вытянулось, но сердца пленников остались непреклонными.
Через несколько шагов из мрака вырисовалась узкая лестница, которая после долгих кряхтений, скрипений и петляний привела их к другой двери, похожей на первую. За ней их встретила стоячая деревянная рама гармошкой, обтянутая бумагой, большущая низкая табуретка, словно для слона, лохань и кувшин на полу, устеленном ковриками из соломы и плоскими квадратными подушками, давно остывшая жаровня с горкой пепла и угольков, и ниша с блеклой картинкой на длинном узком листе бумаги.
Служанки что-то спросили, но под взором княжны, полным укора и горечи, поникли, как ландыши на солнцепеке, и удалились, не забыв, однако, просунуть снаружи в скобы засов.
Быстро обежав взглядом комнатку, Лёка убедилась, что других выходов, кроме запертой двери и забранного решеткой окна, не было. Она не сразу поняла, что свет в комнате исходил не от фонаря, а с улицы, пробиваясь сквозь полуприкрытые ставни, и был дневным. Неужели они шли целую ночь? Это ж сколько обратно пешком придется топать? А если они собьются с пути? А если на них нападут дикие звери? Или разбойники? Настроение ее испортилось еще больше. Только теперь она начала понимать, в какой беспросветно глубокой ловушке они оказались, и как всё безнадежно. Приключения, начинавшиеся так интересно, не имеют права заканчиваться так скверно! А если отсюда вообще не удастся удрать? С таким тюхой, как Ярка, далеко не убежишь, а без него она и с места не сдвинется. Какой-никакой, хоть и чаще никакой, чем какой, а брат он ей. А это значило, что оставаться им придется здесь на очень и очень долгий срок. Настолько долгий, что захотелось прямо сейчас присесть куда-нибудь в уголок и нареветься вволю – по-настоящему. Пока вражины не видят.
