Бедняжки переглянулись. Ноги тащили их в сад, более желанный, чем если бы право выходить туда далось им без боя. Но здравый смысл в лице Лёльки восторжествовал, дернул брата за рукав, наступил ему на ногу, и Ярик, готовый бежать на улицу даже не одеваясь, остановился. Перехватив взгляд сестры, он спешно втянул щеки и мужественно проговорил, вспоминая съеденные горы Тишкиного угощения два часа назад:

– Н-немного. Я читал, что после голодовки начинают есть малыми порциями.

– Очень малыми, – закивала Лёлька, вспомнила вдруг что-то – и сдалась. Эмоции, сдерживаемые последние десять минут, вырвались наружу, и она уткнулась в плечо Ярки, всхлипывая и икая:

– Ода… Т-таракану… Ярь… ты помнишь? Рондо… К-каракурту… Драма… М-мухомору… Джига… Б-бегемоту… Акоту Нарзану!..

– Кто эти почтенные люди, Ори-сан, и откуда вам они известны? – Чаёку удивленно приподняла брови и так и не смогла понять, отчего Яри-сан спустя мгновение присоединился к сестре.

Час спустя, умытые, причесанные, пообеданные и наряженные княжичи в сопровождении своей опекунши спустились по неширокой винтовой лестнице к основанию башни. Прямо и налево тяжелые негостеприимные двери закрывали от любопытных глаз, наверное, что-то интересное. Направо дверь оказалась более сговорчивой. Чаёку сделала пасс руками, будто раздвигала штору, и створка, сколоченная из широких бурых досок, обитых полосами железа, распахнулась легко, как бумажная. Ветер тот час же швырнул им в лица птичий гомон, замешанный на мириадах бело-розовых лепестков, солнце ослепило привыкшие к полумраку глаза – и дети остановились, вдыхая свободу полной грудью, жмурясь и улыбаясь.

– Куда бы вы хотели сходить? – Чаёку прервала их блаженство – или вознесла на новую высь.

– Везде! – Лёлька обвела открывающиеся перед ней просторы широким жестом колонизатора.

– Расскажите нам лучше, пожалуйста, где мы вообще находимся, – более осторожно проговорил Ярослав.

– Мы сейчас в святая святых Маяхаты – столицы Вамаяси, в Запретном городе, – девушка повела лукоморцев по широкой извилистой дорожке из белого песка.

– А что в нем запретного? А нас не выгонят? А разве в городе растут такие сады? Это ж целый яблонево-грушевый лес! Чтобы не сказать, тайга! – дотошно уточнил Ярик, обозревая окрестности, заросшие – и заваленные – старыми плодовыми деревьями.

– И сливовый. И вишневый. И хурмовый, – с улыбкой ответила девушка, оправила пышный розовый бант оби, перехватывавший грудь и поясницу, и пригласила подопечных следовать за собой. – И нет, нас не выгонят, потому что мы здесь живем. А сады в Вамаяси всегда такие.

– Почему?

– Потому что это красиво.

Ивановичи переглянулись.

– Нет, конечно, пока всё цветет – красота, но ведь яблони и прочие вишни вечно цвести не могут, – с сомнением проговорила Лёка.

– А когда покрывало лепестков будет окончательно сорвано ветром, то под ним обнаружится не юное девичье личико, а кислая гримаса старухи, – меланхолично добавил Ярик, глядя на небо и не чувствуя на себе ошарашенного взглядах двух пар девичьих глаз.

– А вы точно не пробовали писать стихи, Яри-сан? – первой прервала затянувшееся молчание Чаёку.

Яри-сан покраснел и вызывающе зыркнул на сестру: только скажи чего-нибудь! Зареву! Но Лёка, на удивление ему – и себе – промолчала.

– Ну пробовал… – признался тогда мальчик. – Только ничего не получалось. Рифма плохо подбирается. Дионисий говорит, что словарный запас у меня еще маленький, поэтому. Да ну их, эти стихи! Давайте лучше на красоту смотреть!

– Что может быть красивого в поваленных деревьях и траве по колено между ними! – пренебрежительно хмыкнула княжна.

– У нас свои понятия о красоте, – мягко возразила дайёнкю. – Вы когда-нибудь слышали о саби, ваби, сибуй и югэн?

– Это еще какие-нибудь Вечные?

– Нет. Это наши мерила красивого. Вамаясьская красота – это красота естественного. Всё, что неестественно, не может быть красивым. Возьмем, например, этот сад. В нем растут молодые и старые сакуры, и чем старше дерево, тем больше событий и лет отражается на его коре, тем причудливее изгибаются его ветки, тем больше оно похоже на такое дерево, какое встает в нашем воображении при слове "сакура". И оно уже не просто кусок древесины, оно – часть истории этого сада, этого города, нас, людей, которые ежедневно ходят мимо него, любуются его цветами, рвут его плоды, гладят его кору, вслушиваясь в трели соловья в его ветвях… Это – саби. А время подчеркивает и усиливает сущность этой сакуры. Если вы понимаете, о чем я.

– Нет, – ответила Лёлька.

– Да, – решил Ярослав и спросил: – А что такое васаби?

– Васаби – это хрен, – с улыбкой ответила Чаёку. – А ваби… Я читала, что в Забугорье садовники расставляют по саду лепные скамейки, фонтаны, фонари, десятки ненужных беседок, мостят дорожки, вырубая всё, что попадается на их пути, и засеивают края вокруг дорожек травой… как будто она сама не росла там, пока ее не вытоптали те, кто строит фонтаны и прокладывает дорожки. А потом сажают деревья на месте вырубленных – по плану. И сад становится… скучным. Ненастоящим. Его лишают естественности. Наш же растет, как природа этого хочет. Это – ваби.

– В вашем удобней в прятки играть, – с видом эксперта признала княжна, и Чаёку продолжила:

– А еще я читала, что в Забугорье в садах стригут деревья и кусты, и даже придают неприсущие им формы – кубов, шатров, зверей… Но дерево рождено быть деревом, а не кубом и не лошадью. Если вы привяжете к лошади ветки и сучья, чтобы она была похожа на дерево, это будет красиво?

– Это будет нелепо, – приговорила княжна.

– Простая красота предмета, исполняющего свое предназначение – это сибуй.

– А ягун? – заинтересовалась уже и Лёка.

– Югэн, – снова улыбнулась их провожатая. Налетел ветерок, бросая им в лица пригоршни душистых облетающих лепестков, и они зажмурились и засмеялись невольно – просто так, от цветов, тепла и солнца.

– Вслушиваться в несказанное, любоваться невидимым. Это – югэн.

– Понятно, – кивнула девочка. Любоваться чем попало было по части Ярки. А вот вслушиваться в несказанное… Нет, всё-таки эти вамаясьцы кое в чем толк знали.

Из-за стены цветущих яблонь показалась невысокая каменная стена. Ребята вначале решили, что дошли до края сада, или даже Запретного города, но Чаёку поспешила их разуверить:

– Это еще один сад. Сад камней.

– Там каменные деревья?! – дети вытаращили глаза.

– Нет, что вы! Там просто камни.

– И всё? – разочарованно протянул Ярик.

– А что – практично, – одобрила Лёлька и принялась загибать пальцы: – Поливать не надо. Обрезать не надо. На зиму укрывать ни к чему. Мусора никакого. Вредители не едят. Зайцы тоже. Правда, и яблок не дождешься… Ну да не бывает в жизни совершенства.

– Ори-сан! – вытаращив глаза, воскликнула Чаёку. – Это наш национальный символ! Это – особенный сад!

– Особенный – это точно.

– И камни там тоже непростые. А еще их там всегда ровно пятнадцать. Но сейчас всё увидите сами! – принялась рассказывать дайёнкю, проводя их вдоль стены в поисках ворот.

Долго ждать обещанного не пришлось. Прямо из створа ворот, распахнутых настежь и настолько саби, насколько это было возможно, не становясь растопочным материалом, виднелись кучи разнокалиберных черных камней, расставленных на крошечных островках зелени. Вокруг травяных пятачков расстилался крупный белый песок, словно побывавший у модного парикмахера: поверхность его была заботливо уложена волнами, обходившими островки кругами и завихрениями. По периметру вдоль стены шел деревянный настил под крышей.

– Это сад? – Ярка разочарованно выпятил губу. – Но тут же… тут же даже цветов нету!

– А на камни мы где угодно поглядеть можем, и в любом количестве, причем, – поддержала его сестра.

– А вы их посчитайте, – предложила девушка – с настолько невинным видом, что Лёлька сразу заподозрила подвох.

Подвох не заставил себя ждать – камней оказалось только четырнадцать. Ивановичи пересчитали еще раз – результат не изменился.