– Мф-ф? – тихо промычала Сенька. Веки его дрогнули, глаза встретились с ее – и снова закрылись. В словах сия пантомима не нуждалась. Если бы Агафон мог сделать хоть что-нибудь, он бы уже сделал.

Беглый взгляд вокруг открыл ей картину кухни, где они оказались. Высокие своды, парные столбы, пылающие очаги в стенах, меланхолично пожевывающий что-то слуга, обходящий их с охапкой хвороста, закопченные дымоходы, традиционные низенькие столики, циновки на полу, посуда и котлы по углам… Бесплодно дернувшись еще пару раз – ни на что не надеясь, по инерции, она выдохнула и опустила взгляд. А вот это, похоже, ко…ко…ко…н-нец?..

Глаза ее беспокойно забегали по своему наряду: бурая хламида, невообразимым образом обмотанная вокруг тела… пеньковый шнур с вплетенными красными нитями, ее перепоясывающий… Что за… Или кто-то ее переодел, пока она была без сознания, или…

Попытка увидеть свою грудь принесла ей почти необратимый вывих глазных яблок – и приступ тахикардии.

Волосы! Вернее, шерсть! Она видела на груди шерсть!!! Быстро скосив глаза на переносицу, она узрела свою круглую морщинистую морду – словно флюс сел на все передние зубы.

Раздави его кобыла!!! Это уже была не иллюзия!!! Она и впрямь превратилась в обезьяну!!! Кривомордую, красно…лицую, хвостатую обезьяну! Значит, теперь Ярик сможет с чистой совестью побить боярских детей из своего класса[53], издевавшихся над его докладом о теории происхождения человека согласно взглядам одного забугорского…

Сердце остановилось вовсе.

Хвостатую!!!

Напрягая неизвестные ранее мышцы, царевна попробовала шевельнуть хвостом. Попытка… другая… Нет, ниже… вбок… не так… выше… треклятый отросток… Пошло!!! Хвост, посомневавшись еще, скорее, для приличия, сдался и принялся послушно подниматься, опускаться, то сворачиваясь петлей, то извиваясь, как змея. Серафима полузадушенно хмыкнула. Пока у человека остается хвост, надежде лучше далеко не отходить!

План тут же родился в ее голове, и она преступила к исполнению. Начиналось оно с самого сложного – закрыть глаза, сделать вид, что тебя тут нет, и ждать. Ждать, прислушиваясь к потрескиванию поленьев в огне, к шаркающим шагам слуги, к его рассеянному причавкиванию… "Поросенком он в прошлой жизни был, что ли?.. Ну да хоть жабой, хоть индюком, лишь бы поскорее подошел сюда… Ну же, иди ко мне, иди, иди!.." – мысленно гипнотизировала его Сенька, оставаясь безмолвной и неподвижной.

Слуга, закончив обход очагов, неспешно лёг на обратный курс, и пошаркиваний миллион и столько же лет спустя остановился у их огня. Царевна приоткрыла щелочкой глаз. Ага, вот он, любезный, стоит между ними с Агафоном, веточку покусывает, на огонь медитирует, дзынь ловит.

Гибкий хвост выбрался из складок балахона как змея из засады, потянулся… потянулся еще… и еще чуть-чуть… Сенька напряглась, что было сил, пытаясь подвинуться хоть на миллиметр влево. Кончик хвоста осторожно коснулся именной таблички, привязанной шнурком к поясу оборотня, обвил ее, потянул… и еще… еще… Еще чуть-чуть…

Ни с места.

Царевна сильнее обвила хвостом свою заветную цель, рванула – и невольно зарычала от натуги. Слуга испуганно шарахнулся, дернув запутавшийся у пояса хвост, шнурок разорвался – и табличка со звонким стуком упала на пол. Сенька выбросила хвост, ухватила ее, обвивая кольцом – не отберешь!.. – и пропала.

Или это весь мир вырос вдруг в тысячу раз?

В десятке метров впереди, точно лесной пожар, пылал громадный костер. Каменный своды, словно небосвод, терялись во мгле над головой. Сотни различных, но отчего-то таких одинаковых запахов кружили голову, заставляя то и дело сглатывать слюну. Не понимая, что произошло, судорожно сжимая табличку, невесть как очутившуюся в ее руке, Серафима оттолкнулась ногами… и взлетела.

– С дуба падали листья ясеня!.. – пропищала она, перепутала ноги с руками, а руки с крыльями, повалилась, спохватилась, доверившись невесть откуда взявшимся инстинктам – и взмыла к потолку. Сделав кульбит, царевна попробовала рассмотреть, в кого превратилась, но голова поворачивалась плохо. Значит, не птичка.

Но тут другая мысль посетила ее. Она торопливо глянула на руки – две… на ноги – две… и еще две… и снова чуть не упала. Муха? Бабочка? Комар? Жук? Или жучка – с поправкой на пол? Страх остаться такой навсегда заставил ее выпустить табличку из передней правой руки, и они наперегонки с ней устремились к полу.

Неизвестно, как для таблички, а для царевны приземление на камень стало бы не слишком мягким – если б не свалилась она на голову Агафону. Ошарашенный маг чуть не подавился кляпом, но не успела ее высочество сказать ему, что всё в порядке – насколько это возможно – как в коридоре, ведущем на кухню, послышались голоса.

Белый прямоугольник таблички сверкнул в отблеске пламени на полу у самой ее руки. Сенька, не размышляя, схватила его – и снова у мира случился приступ слоновой болезни.

Яростно работая крыльями, она устремилась к столбу, к которому был привязан чародей, и едва успела приземлиться и заползти в тень, как в кухню ввалилось чудовище. Пылающие глазищи, лохмы, широкая фиолетовая рожа – то ли по жизни такая, то ли допросившаяся кирпича, и не одного… Гусударь-амператор, как выразилась росомаха. Вслед за ним вышагивали, нависая над миром покатыми плечами, обтянутыми боевыми халатами, два рыжих громилы с глефами, приставших к ней на дворе, за ними – императрица с покрывалом на лице, рядом – трое пухлых узкоглазых – даже для вамаясьцев – коротышки в расшитых журавлями одеяниях и с толстыми свитками подмышками, и двое коротышек тщедушных в нарядах, расшитых золотыми фазанами и в круглых проволочных очочках без стекол. Местная милитаристская и интеллектуальная элита, поняла Сенька.

Узрив пустую кухню и не менее пустой столб, который должен быть заполнен наглой обезьяной, мужчины разразились проклятиями. Призывая все возможные и невозможные беды на головы испарившейся вместе с пленником охраны и размахивая руками, они метались по тёмным углам, заглядывали в очаги, в ниши, шкафы, сундуки, дымоходы и переворачивали столы. Лепесток Персика остановилась перед Агафоном и принялась бранить его на чем свет стоит, указывая то на себя, то на супруга, то тыкая его премудрию изящным кулачком в лоб – но даже не это занимало сейчас Серафиму. Не сводя глаз, следила она за Спокойствием, отчаянно не оправдывавшим свое имя – а точнее, за его грудью, где болталось на шнурке нечто блестящее, то ли амулет, то ли украшение: розовая вспышка, лишившая ее сил и рассеявшая магию Агафона, сияла даже перед закрытыми глазами.

Царевна расправила крылышки и, прицелившись – с непривычки полеты давались непросто – перепорхнула на его плечо. Новые запахи – такие головокружительные! – ударили в нос как супертяж, и она, не соображая под натиском инстинктов, что делает, вгрызлась в пластину разукрашенных кожаных доспехов. Мысль о том, что грызет она не зубами, а жвалами, испортила ей аппетит – но новое тело обладало такими аппетитами, испортить которые дольше чем на три секунды было нереально. Царевна уже не говорила – кричала себе, что надо следить за оборотнем, спасать Агафона, искать выходы, придумывать хоть какой-нибудь план, но треклятое насекомое, постояльцем которого она стала, ни о чем не хотело думать, кроме еды. Из внешнего мира до ее сознания, погруженного в пароксизм гурмана, доносились обрывки восклицаний, проклятий, угроз и рыданий, но крошечный мозг насекомого не желал ничего больше знать. Даже мысль выпустить пластину и превратиться в человека, пока не поздно, уже не могла достучаться до разума: всё заглушал голод, утолить который, похоже, было невозможно. "Пять лет… пять лет мерзкой человеческой еды…" – мелькнул обрывок мысли, и Сенька уцепилась за него, как утопающий за "Титаник".

"Он пять лет не ел, что привык… что хотел… есть… есть… ЕСТЬ!!! Ах, какие ароматы… какой восторг… Человеческий обрубок на голове… разве им можно унюхать хоть что-то, кроме сгоревших трупов овощей и животных?!.."