Тихон молчал. Правда, насколько ей удалось различить, молчание его из напряженного стало пристыженным, но Иканаю от этого не полегчало.

"Говори, что делать! Помоги мне! Я же не прошу тебя делать самому, просто подскажи!"

Тишина.

"Тиша, пожалуйста!!! Ведь они – наши друзья, и попали в беду из-за нас! В смысле, из-за тебя, но и из-за нас тоже! Оторвись от своего Грома хоть на миг, никуда он не денется! Мы не можем оставить их в таком виде! Представь, что на его месте – ты! Ты бы хотел, чтобы из тебя сделали истукана и бросили?!"

Единственный ответ, тихий, как дыхание ветерка в штиль, коснулся ее сознания: "…не сможешь…"

"Это я не смогу?! Как тебе самому что-то надо, так "смогу", а сейчас – нет?! От Таракана хитрить научился?! Совести у тебя нет! Мы для него всё, а он для нас не то, что лапой – мыслью пошевелить не хочет! Предатель!"

Возмущение, жалость, обида, гнев – всё вскипело гремучей смесью. В бездумном порыве Лёлька обхватила статую обеими руками и устремилась к заключенному в ней человеку всем своим существом, как стрела. Он там, он живой, его можно спасти, чувствовала она без причин и подсказок, и сила ее, обжигающая и клокочущая, рвалась вглубь, пробиваясь через паутинные слои заклинания.

– Отоваро…сан! О…товаро…сан!.. – всхлипывал кто-то за спиной, отчего-то её голосом. – О…това…ро…

Дальше, дальше, дальше мчалась она в поисках человека в этом коконе, свитом стаей безумных пауков. Казалось, с той скоростью, что она неслась, Лёка должна была уже оказаться если не в Гвенте, то дома, но ощущение, что самурай – живой! – находился от нее на всё том же неизменном расстоянии, не покидало.

– Ото…ва… Г…де…

Где он? Где-то рядом? Мчится около нее? Прячется? Но как?.. зачем?.. почему?..

Минуту – или год – спустя она почувствовала себя уже не стрелой, а пчелой в паутине. Каждый последующий вздох незаметно стал даваться труднее предыдущих. Что-то начало давить со всех сторон: сперва потихоньку, а потом всё настойчивей и заметней…

Паутина! Теперь она не пускала ее дальше… заставляла остановиться… сдаться… ус…нуть…

Растерянная и испуганная, с мыслями, плавно растекающимися по нитям паутины и утягивающим ее в манящее беспамятство, княжна не могла понять, что говорили ей чувства. Отоваро был близко – и нигде. Разве такое могло быть? И если да, что делать, где его всё же искать… и как не остаться тут самой?

– П-пусти… Не уйду… Г-где… Д-даль…ше…

Но тенёта держали ее крепко. Вдох, другой – и Лёлька почувствовала, что не может больше продвинуться вперёд ни на волос. Да и зачем ей? Тут так хорошо… тихо… спокойно… можно забыться… дрема…ть… с…пать…

Еще совсем немного, ощутила она с холодком ужаса в груди – думать внятно она уже не могла – и вернуться она не сможет.

Не понимая, что делает, девочка стиснула зубы и принялась втягивать сквозь них воздух долгим глубоким вдохом. Голова закружилась, перед зажмуренными глазами что-то замельтешило, и отчего-то стало казаться, что вдыхает она уже не воздух, а землю, деревья, камни, песок, и даже саму ночь – всё, до чего могли дотянуться ее внезапно обнажившиеся чувства. Мир поплыл. Понимая, что больше не может уместить в себя ни капельки, что вдохни она еще хоть чуть-чуть – и разорвётся, она замерла. Следующим будет выдох, и тогда от заклятья не останется и следа.

И хорошо, если только от заклятья…

Знание прозвучало в ней неожиданно, как шепот в пустой комнате. Паутина вокруг – это ткань заклинания, заменившая живое тело! Если ее порвать – человек погибнет. Чтобы Отоваро жил, она должна быть распутана!

Мысль об этом испугала ее больше, чем все испытания вечера. Распутать?! Это?! Да ни в жизни, ни в десять жизней, ни в сотню, ни в тысячу…

Голова закружилась одновременно во все стороны, точно Белый Свет разбегался во все стороны, прихватывая из Лёльки собранную силу. Девочка вцепилась в холодные бока статуи как в последний якорь в этой жизни, задыхаясь. Выдохнуть с воплем, и пусть сенсея разорвёт, он всё равно предпочёл бы смерть не-жизни медного болванчика, пусть их всех разорвёт! Таракана, его пособников, тэнно… Мажо…ру… Яра…

Нет!!!

Нет…

Нет.

И осторожно, медленно-медленно, как вдыхала, она стала выпускать воздух, пока последняя капля заимствованной у Белого Света магии не вышла со всхлипом, оставив ее дрожать, пустой и звенящей.

– Нет…

– Ори-кун…

Далёкие слова, далекие звуки…

Кто?

То ли смеётся кто, то ли плачет…

Чьи-то маленькие, но сильные руки взяли ее за плечи и повлекли прочь от статуи, нагревшейся то ли от ее объятий, то ли от пронёсшейся магии. Тут же другая пара рук обхватила и прижала ее к себе вместе с Тихоном.

– Лё… миленькая…

Всхлип.

Чей?

Беспомощность.

Потерянность.

Горе.

Чьи?..

– Они погибли… мы ничем им… ты ничем…

Её.

Лицо ее уткнулось в худенькую узкую грудь со знакомым запахом, и полились слёзы.

Возбужденно-почтительные голоса, загомонившие неожиданно и громко, не смогли бы пробиться сквозь омут ее отчаяния, если бы не встревоженный шепот брата:

– Шино пришел!

– Разве М-мажору… уходил? – подняла она на него припухшие красные глаза.

– Отец, – сдавленно уточнил голос слева, и Лёлька снова уткнулась в Яриково плечо, не зная, продолжать ей плакать или для разнообразия начать смеяться. Похоже, дело близится к развязке. Все собрались в кучу, как в романе Лючинды Карамелли. Кого еще не хватает из честной компании? Обормота?

Кажется, последние слова она проговорила вслух, потому что Синиока – и когда только она успела к ним проскользнуть? – подавленно выговорила:

– Обормоту с ним. Это он привел отца.

– Синиока, пригнись. Он не должен нас здесь видеть, – нервный голос Мажору.

– Уходите, – шепнул Ярик. – Вы сделали всё, что могли. Спасибо вам. От всего сердца. От всей души.

– Синиока, уходи, – строго распорядился Мажору.

– А ты?! – возмутилась девочка.

– Я, пока не убежусь, что даймё Рукомото ничего не грозит, никуда не пойду.

– Я с вами!

– Спасибо вам. Мы у вас в долгу. Но вы можете уходить. С чистой совестью, – понуро прошептала Лёлька. – Нам теперь… ничего не грозит.

Так же внезапно, как появился, дух борьбы пропал. Обормоту с Миномёто. Миномёто с Обормоту. Маяхата сам по себе, хоть и со свитой. Какая разница? Какая теперь разница, когда то, к чему они стремились, наконец-то исполнилось – такой страшной ценой? Таракану получил амулет Грома, способный оживить глиняную армию, значит, они больше не нужны, и он отпустит их домой. Но самураев, Чаёку и ее отца этим не вернуть. Вот если бы у нее имелась тысяча жизней… и если бы за это время она смогла распутать ту проклятую паутину… если бы она знала, как… если бы умела… "Не сможешь… Не сможешь… Не сможешь… Не сможешь…" – безнадежным эхом зазвучали в памяти мысли Тихона – и тут она снова взорвалась.

Смогу! Пусть ей придется учиться тысячу лет у всех чародеев Белого Света, не спать и питаться хоть одним лунным светом в пилюлях – смогу! Научусь – или открою способ, приду и распутаю! И пусть тогда всякие Тараканы ей лучше на пути не попадаются!

– Смогу! – вторя своим мыслям, рыкнула она, напугав ребят, коротко и жарко обняла брата и повернулась к разворачивающейся сцене пароксизма вамаясьского верноподданничества, готовая учиться или драться прямо сейчас. Яростно размазав остатки слёз по грязным щекам, она поджала губы, сощурилась и вперила буравящий взор в Вечного, всё еще распростертого перед сильными мира сего.

– …амулет Грома, с помощью которого армия вашего превосходительства сможет ожить в ближайшее время во славу Восвояси и на поругание ее врагов. Древняя магия – оружие немыслимого могущества и силы в умелой руке!

– Весьма лестно от вас это услышать, Ода-сан, – проговорил Маяхата, но Ода даже не повернул головы в его сторону, не сводя обожающего взора со второго лица Восвояси.