Оттирая на ходу ноги и руки, запачканные грязью, чтобы не белели в темноте, где и когда не надо, женщины побежали к распростёртым телам.

Оборотень… неподвижен… Местный… неподвижен… Фигура… не шелохнётся… Парадоксов…

Наташа бросилась перед ним на колени и, не теряя ни мгновения, вцепилась в запястье. Пульс, пульс, пульс… Где пульс? Где?!..

Задыхаясь от страха и волнения, она отдернула руку и прижала потную ладонь к ноге. Спокойно. Спокойно. Трясущимися руками и землетрясения не нащупать!

– Ну?.. – прошептала за спиной Серапея.

– Спокойно. Спокойно, – повторила вслух боярышня, вдохнула-выдохнула глубоко несколько раз, яростно выбросила из головы мысль о том, что с минуты на минуту могут подоспеть головорезы Ка, еще раз вдохнула-выдохнула, пинком вышвырнула вернувшуюся мысль, прорычала: "Спокойно, Наташка, раскудрить твою берёзу!" и приложила почти не дрожащие пальцы к шее Гены. Туда, где должна была биться хоть крошечная капелька жизни в сонной артерии.

Секунда… другая…

Есть!

Или показалось?

Нет. Еще пара секунд – и слабый толчок под чувствительными пальцами подтвердил: живой.

Чувствуя, что у самой нее сердце колотится за двоих, она наклонилась к его губам.

– Нашла время тшеловатьщя! – сердито воскликнула боярыня, но Наташа не обратила на нее внимание.

Почти касаясь своим носом Гениного рта, она скомандовала: "А ну, дыхни!" и нажала ему на грудь. Еле заметный выдох сорвался с обветренных губ.

– Ты щего? – озадаченно склонилась на ними старушка.

– Запах… странный, – заново дрогнувшим голосом прошептала Наташа. – Рыба… И вроде как… пыль…

– Какая пыль? – опешила Серапея.

– Г-горячая… Н-не понимаю! – поджидавшие своего часа слёзы навернулись на глаза и потекли бесконечной горячей дорожкой. – Я не з-знаю! Я н-не могу дать п-противоядие… если н-не знаю, чем их от-травили!

– Шделай хоть што-то!

– Ч-что?!

– Што ты даёшь больным, когда не жнаешь, от шего они хередают?

– Хе… ч-чего делают?

Боярыня нетерпеливо закатила глаза.

– Болеют, шего! У наш в тшарштве Коштей, откуда я родом, так говорят!

– А-а… П-понятно. От-твар полыни с т-тысячелистником даю… Укроп и к-корень алтея… с м-мёдом… Имбиря н-настойк-ку…

– Готовое ешть?

– В-всегда имеется.

– Ну так дай!

– Что?

– Вщё вмеште!

– Но это не смешивают!

– А ты шмешай!

– Но это…

Серапея не слушала. Одно за другим, она обходила лежавших, прижимая пальцы под скулы, как научилась у Наташи. Живой… живой… живой… живая…

Показав рыдающей над Демьяном Лариске нехитрый приём, она дала ей подзатыльник и направление обхода еще не обойдённых.

– С него нащни! – боярыня ткнула пальцем в Агафона, завидев мчащуюся из дома Наташу с огромной бутылью снадобья.

– Какая разница? – глаза боярышни, как булавки к магниту, метнулись к Гене.

– Большая! Бештолковщина коневшкая… Колдун он, вот какая ражнитша! Его в щебя приведешь – поможет!

– Ага.

И глотая слёзы, желание высказать старой грубиянке, что о ней думает, и себе – что думает о своих умственных способностях, она приподняла голову мага и принялась вливать, капля за каплей, противоядие из напёрстка.

– Глотай… глотай… быстрее… – взгляд на Гену. – Ну, давай…

– Ну, давай, – буркнула старушка, выудила из кармана серебряную стопку и отлила в нее из бутылки.

На палец зелья Гене… На палец – Чи Хаю… Остальное – царевичу…

Ничего. То ли время должно пройти, то ли снадобья мало, то ли вообще от него толку тут не будет…

Кряхтя, Серапея поднялась с колен и заковыляла к Наташе. К ней же спешила Лариска, обойдя всех.

– У всех трепещется! – алея от радости, сообщила она.

– А у тебя как, боярышня?.. – вопросительно глянула на Наташу старушка.

– Тс-с! – строго зыркнула на нее лекарь – и снова приникла ухом к губам Агафона.

– Живой? – испуганно округлила глаза Лариска. По виду волшебника – бледное осунувшееся лицо, закрытые глаза, безвольно обмякшее тело – определить было невозможно.

– Заговорил, – быстро шепнула Наташа.

– Ну слава тебе!.. – всплеснула руками Серапея. – Ну слава!.. Боженьки мои… Слава…

– Так пользы-то! Он одно всё твердит! То смолкнет, то опять! – отчаяние зазвенело в голосе Коневой-Тыгыдычной.

– Что?

– "В реку, в реку, в реку" – и весь сказ!

– В реку?..

Синеусовны обменялись недоумёнными взглядами. Что – в реку? В какую реку? Разве у них тут поблизости реки имеются – ну кроме этой песочной ненормалии?

– Что он имеет в виду? – Лариска устремила на бабушку умоляющий взгляд. – Что значит – в реку? Кого – в реку?

Серапея потерянно заморгала. Откуда ей знать, что имел в виду их дока-маг?! Может, он вовсе бредит, и смысла в его словах – как молока в пустом горшке!

Две пары глаз, не мигая, смотрели на нее теперь, ожидая ее слов, точно голодающий – пирога. Но что хуже – она не чувствовала, она знала – скажи она теперь, что неведом ей смысл, и что делать, не знает – и сила, заставляющая девчонок держаться и действовать, исчезнет. И ждать ей прихода Кабыздохова с двумя убивающимися бестолковками на руках…

– Наташа. Жа О Ля Ля беги. И отшом ее. Шкажи, штобы немедля щюда шли. Бегом!!!

– Бегом шли?..

– Бегом беги, гвождь тебе в игольнитшу!

– Сейчас!!! – боярышня вскочила, подобрала подол, сорвалась места… но через несколько шагов остановилась.

– А зачем?

– Шкажи им… Шкажи им, что вще тела обяжательно должны быть шброшены в реку Текущих Пешков!

– Но кто будет…

– Щейчаш придут, кто будет! Беги!

Наташа помчалась так, словно за ней гналась белая женщина из истории Серапеи.

– А мы чего делать станем? – Лариска ревниво уставилась вслед уносящейся боярышне.

– У наш еще полбутыли желья ошталощь, – вздохнула Серапея и протянула внучке Наташин напёрсток.

– А поможет?

– Обяжательно. Их жижни теперь от наш жавищят. От тебя.

Даже одна убивающаяся бестолковка на руках в ее возрасте – это слишком. Особенно если самой больше всего на Белом Свете хочется теперь к ней присоединиться…

Шарканье нескольких десятков ног, скрип колёс, стук копыт и звон железа они услышали издалека.

– Кабыздохи идут! – испуганно выпрямилась Лариска. Пальцы, вцепившиеся мертвой хваткой в почти пустую бутыль, побелели. Зелье, пролитое из дрогнувшего напёрстка, потекло по щеке Чи Шо.

– Бежим! – Серапея махнула рукой в сторону переулка, из которого они атаковали караульных.

Лариска бросила отчаянный взгляд на бесчувственные тела… на темноту и безопасность… и шагнула к следующему оборотню.

– Сейчас.

– Да, щейчаш! Не копайщя!

– Если я побегу, – сквозь стиснутые – чтобы не стучали – зубы процедила Лариска, – у меня останутся неопоёнными еще пятеро.

– Да какая в пень горелый ражница! – старушка вцепилась внучке в плечо. – Вщё равно эта бурда не поможет!

– А вот врать не надо, бабушка, – Лариска дернула плечом и перебежала к горожанину, застывшему у ног своей жены и дочки.

– Я не щейчаш врала, я тогда!

– Никогда не надо, – рыкнула боярышня и поднесла к его губам наполненный напёрсток. – Пей! Их жизни теперь от нас зависят. От меня!

Когда остаток средства, помогавшего пока только от паники среди Синеусовишен, и то слабо, перекочевал в рот Чи Я, отряд Кабыздоховых вояк входил на площадь. Бежать поздно – они стояли почти у колодца, середина площади. Сдаваться? Чтобы добили?

Пока Лариска раздумывала, старушка толкнула ее – и боярышня, споткнувшись об Авдея-кучера, упала на его приятеля Наума. С тихим кряхтением Серапея прилегла рядом на расстеленную коневскую ливрею.

– Лежи тихо.

– Но Наум…

– Ешли ужнает, должен будет на тебе женитьщя, – хихикнула она и приложила палец к губам: – Шиш!

Изо всех сил жалея, что не упала на Авдея, или что Наум не был поупитанней, Лариска закрыла глаза и замерла. Но уши ее оставались как всегда настороже.