– Что? Что там?.. – начали было они, но узрев в свете луны, тускло просвечивавшей сквозь облака, лицо старушки, прикусили языки.

– Шиш! – прошипела она, вжимаясь в сорняки, и шестое женское чувство подсказало боярышням, что имела она в виду не наличие отсутствия. – Нажад!

Девушки попятились, но повиновения хватило шагов на пять.

– Да что там такое?! – зашептали они, едва площадь скрылась за первым изгибом проулка.

– Што-то не так… – выдавила боярыня, нервно кося за плечо.

– Да что, скажи уже, бабушка! А то сейчас сами пойдём посмотрим!

– Не жнаю, што, – сцепив в замок дрожащие пальцы, проговорила Серапея. – Лежат вще вповалку на камнях, и огонь коштровища беж котла горит.

– Спят? – не поняла Наташа.

– Померли?! – охнула Лариска.

– Типун тебе на яжык! – пришепнула[246] старушка. – Не жнаю, говорю тебе! Жаметила только, што нешколько Кабыждоховшких вояк ш пиками пощередь них штоят!

– Нешто наших поубивали?! – горестным шепотом возопила Наташа. – И Генка тоже там?!

– Шиш, балаболка! – снова прицыкнула Серапея, и для убедительности дёрнула Коневу-Тыгыдычную за косу. – Не яжиками мешти надо, а головой думать!

– Вот я и думаю – поубивали… – расширив глаза, шепотом доложила Наташа. Губы её тряслись.

– А Д…Демь…янушка?.. – глаза Лариски наполнились слезами. – Там?..

– Дуры девки! – боярыня гневно свела брови над переносицей. – Штойте тут, вороны, ешли ни о чем другом думать не думаете. А я на ражведку пойду.

– Мы с тобой! – сделал шаг вперед отряд добровольцев.

– Сидите тут. Приду – рашкажу.

– Нет, мы…

– Шиш вам! – на этот раз вполне определённо сообщила Серапея. – В тылу щидите. Войны не нюхали – а туда же.

– А ты шибко нюхала! – надулась Лариска.

– Я в молодощьти жа твоим дедом вщю Караканшкую кампанию на верблюде проехала! В жатылок дышала! Только што на штурмы ш ним не ходила!

– Так любила?!.. – растаяла Лариска.

– Так боялащь, что одалишок нахватает, – буркнула старушка, закрыла лицо платком так, что только глаза остались, пригнулась и, держась за поясницу, медленно двинулась вперед.

Девушки за ее спиной переглянулись, прикрыли лица рукавами, согнулись, взялись за поясницы и, подражая шаркающей походке боярыни, отправились за ней.

Увиденное на площади повергло их в ужас. Неподвижные тела – братьев Чи, прислуги, соседей и еще не пойми в темноте кого – устилали брусчатку как опавшие листья осенью. Ни звука, ни шевеления. Только у костра сидели вполне живые солдаты Ка Бэ Даня, и даже вроде знакомые. Но где женщины могли их видеть, если не этим вечером у костра, среди завороженной и запуганной аудитории старой Синеусовны?

Что истории Серапеи упали на благодатную почву, было заметно, хоть и не сразу. Вместо того чтобы обходить площадь, троица ёжилась и прижималась друг к другу, выставив пики перед собой. Посверкивающие в свете догорающего костра глаза нервно бегали из стороны в сторону.

Когда взгляды вояк направились в сторону замерших за углом разведчиц, сердца женщин ухнули в пятки.

– Вон они! – тихо просипел один.

Пробив каблуки, сердца зарылись в землю метров на десять…

– Точно. Как сразу не заметили… Надо их сюда бы, – отозвался второй.

…и продолжили путь к центру Белого Света.

– Иди, принеси, – дуэтом выпалили первые два.

"Принеси"?..

Луну скрыли подкравшиеся тучи, и вояки сдвинулись еще плотнее – насколько это было возможно, не залезая друг на друга.

– А чего это я-то? – донёсся до слуха разведчиц дрожащий голос. – Ты иди, Во Ба Бей! Ты же старший!

– Вот именно, Ба Бу Дай! Я – старший! И не могу рисковать собой из-за каких-то дров!

"Дров?.." Куча запасенного кухарями на вечер хвороста лежала у забора шагах в сорока от караульщиков – и почти под ногами у женщин.

– Ну пусть тогда идёт Чей Там Пень! Он младший!

– Н-н…не пойду! – даже в полутьме было видно, как Чей панически вытаращил глаза. – Н-нуждаюсь в л-личном… п-примере!

– Я тебе сейчас примерю! – трясущийся кулак Ба подплыл к носу товарища по зажатому до судорог в пальцах оружию.

– Ац-цтавить! – прикрикнул старший. – Продержимся до подхода основных сил. О Ба На, поди, уже добежал до господина первого советника. Может, не успеет прогореть до конца…

Выдох облегчения прокатился по рядам охранников как порыв ветра.

– Хороший ты командир, десятник Во, – тихим дрожащим голоском сообщил Чей. – Не рискуешь воинами зазря.

– Так и м-мнится во тьме после той истории белая г-госпожа, – пробормотал Ба, озираясь. – Руки б-белые… ноги г-голые… и г-голова…

– Как ты полагаешь… Они все… взаправду… мёртвые? – Чей дёрнул подбородком в сторону неподвижных тел.

– Мертвее некуда, младший лазутчик Чей, – угрюмо отозвался Ба Бу Дай. – Отравы, что первый советник в колодец подсыпал, на пятьсот человек хватило бы, я слыхал…

Надо отдать должное женщинам, бились в истерике они шёпотом и недолго[247].

Первой в себя пришла самая опытная.

– Отштавить рёв! – скомандовала Серапея.

– А т-толку-т-то?.. – прохлюпала носом Наташа. – Генка ведь… у-у-у!..

– Нет трупа – нет убийштва.

– К-как это – н-нет?! – горестно просипела Лариска. – Вон их… сколько!..

– Это – тела, – строго уточнила боярыня. – А трупами они будут, когда мы их пощупаем.

– Они от этого умрут?.. – понимая, что уже ничего не понимает, всхлипнула Наташа.

– Бештолковка… – безнадёжно отмахнулась старушка. – Мы должны убедитьщя, што они – покойники!

– Это ты тоже от деда узнала? – заинтересовалась Лариска.

– Иж книжки. Лющинды Карамелли, – важно проговорила боярыня и, словно это объяснило всё и сразу, перешла к делу.

Тихий стон прозвучал в ночной тишине почти неслышно, но уши караульных, настроенные на волну неприятностей, уловили его сразу.

– С…слыш…шали?.. – прозаикался младший лазутчик Чей.

Старший мечник Во, еле ворочая прикушенным языком, упрямо покачал головой:

– Н-нет. Не с-слышал я. Никакого. С-стона.

– А я и н-не г-г-говорил, что это… б-был… – начал было Чей, но следующий стон, будто заблудшую душу в подземном царстве Инь Вана на кусочки пилили, заглушил его слова.

Одним полуоткушенным языком в карауле стало больше.

– Это она! – пискнул ратник Ба. Глаза его могли теперь посоперничать округлостью с луной – проворно спрятавшейся в тучах, не исключено, что устыдившись собственного несовершенства.

– Ступа-айте, ноженьки го-олые, хла-адные… – долетел, точно дыхание ледяного ветра, скорбный голос.

Белое пятно, словно лицо отрубленной головы, плывущее по клубам исторгающегося из могилы мрака – сравнение, которое не пришлось подсказывать никому из караульной троицы – замаячило в дальнем конце площади.

– Несите меня к нему-у… к нему-у…

Три взгляда, как очень мотивированные кролики – к удаву, устремились на звук – и были вознаграждены. Теперь, кроме лица, во тьме светились бескровной белизной две руки, несущие голову, и две ноги до колена. Одна из них – от пятки.

– О…н…н…на…

– Смотри-ите, глазыньки пусты-ые… Не сморгни-ите, не слези-итесь… – в словах прозвучало нечто такое, от чего волосы на головах солдат приподнялись и принялись толкаться в попытке то ли рассмотреть надвигающийся ужас получше, то ли сбежать.

Теперь это был единственный голос во всей округе[248]: ни один из охранников не мог больше выдавить ни слова.

– Ищите мне его-о, его-о… Го-о-олодно… Го-о-олодно мне… – простонал призрак – и вдруг резкий вдох и визг разорвали ночь и барабанные перепонки зрителей.

– Чу-у-у-у-ую! Те-е-е-е-ело! Кро-о-о-о-овь!!!..

Возможно, гостья из преисподней говорила что-то еще. Увы, перечисление ее гастрономических пристрастий было потрачено зря: стук брошенных пик и грохот чрезвычайно быстро удаляющихся шагов заглушил всё.