– В это?.. – не понял сначала самурай, но подумав, хлопнул себя по лбу: – Ах, это! Это – название городка, где казармы располагаются.

– А отчего Чаёку уехала с ними, а не стала ждать нас? – Лёлька обиженно надулась. – Если так не терпелось, могла бы нас разбудить пораньше. Тогда обошлось бы без этого… цирка, – она кивнула на гордых якаямцев, увешанных последним писком столичной моды – лицензионными лукоморским талисманами.

– Ее отец приказал, – пробормотал Хибару, и по лицу его было видно, что больше всего на свете ему хочется сейчас, чтобы на его подопечных кто-нибудь напал, давая ему возможность и причину выхватить свои мечи и порубить всех в капусту – или быть порубленным самому.

– Извечный Кошамару там?

– Он, его брат, Ода Таракану, – принялся загибать пальцы Отоваро, но заметив, как передернуло его молодого коллегу при этом имени, махнул рукой: – Короче, все Вечные. Даже парочка тех, кто из дворца носа не высовывал уже несколько лет.

Княжичи приуныли, размышляя о возможных последствиях вспоминания Тараканом о существовании его нареченной и о том, что ждёт Забияки, но долго оставаться унылой Лёлька не могла ни по какому поводу.

– В казармах готовится что-то важное? – через минуту очи ее снова горели любопытством и жаждой нового.

– Похоже на то, – скупо кивнул Иканай, не разделяя энтузиазма Ивановичей, но девочка отнесла это на счёт повышенной скучности, свойственной, увы, всем взрослым, и ожидание они продолжали под проникновенное яриково:

Потоптавшись во дворе еще минут двадцать, процессия двинулась в путь, поднимая клубы колючей желтоватой пыли немощеных улиц Якаямы. Как пояснил Отоваро, задержка была вызвана требованиями этикета. Причем про вежливость королей, выражающейся в точности[189], в Вамаяси не слышали ничего. Согласно этикету вамаясьскому, с пути шествия императорской процессии нужно было разогнать всех встречных, поперечных, параллельных и даже перпендикулярных, всё подмести[190], а проулки и фасады, способные оскорбить монарший взор своей глубокой неподметабельностью и незачищабельностью, завесить от крыш до земли специальными алыми полотнищами, художественно разрисованными приветствиями и пожеланиями. Поэтому, вместо того, чтобы созерцать маленький вамаясьский городок во всей его уездной прелести, лукоморцы глотали свежеподнятую метельщиками пыль, выглядывали на крышах лучников, в свою очередь выцеливающих нарушителей этикета, и читали лозунги, то ли наспех, то ли высокохудожественно[191] намалеванные на парусине и развешанные почти сплошной стеной вдоль их маршрута. Похоже было, что с удалением от дворца количество презентабельных домов и улиц стремилось к нулю.

– Да здравствует тэнно Негасима – самый великий император Белого Света! – читали они попеременно вслух друг другу: Лёлька на левой стороне улицы, Яр – на правой.

– Миномёто нам кормчий, Маяхата нам парус. К процветанию лодка державы плывёт!

– Спасибо дальнозоркому роду Шино за наше счастливое детство, отрочество, зрелость, пожилой возраст и старость!

– Лё, а разве не "дальновидному" правильно?

– Смотря что хотели сказать между строк, – с видом профессионального конспиратора сообщила сестра. – Может, что хотели, то и сказали.

– В смысле, что род Шино не видит, что творится у него под носом?

– И видит то, что его не касается. О, а вот попроще! "Слава его императорскому величеству! Банзай!" Ага, попроще… Яр, что такое "банзай"?

– Это такое маленькое кривое дерево в горшке, – авторитетно пояснил мальчик.

– А при чем тут император?

– Может, его сравнивают с этим банзаем?

– Сами они – кривые! И вечно на горшке тоже! – обиделась за Негасиму девочка.

– Восточное искусство тонкого намека, – развел руками Ярик – эксперт по дипломатии.

– Мы придем к победе Вамаяси над Вотвоясями под знаменами Маяхата и Шино! – вдоволь наворчавшись, продолжила озвучивать свою сторону Лёлька.

– Вечные заботятся о нашем процветании! – эхом продекламировал княжич.

– Позаботился волк о кобыле, оставил хвост да гриву… – поморщилась Лёлька.

– Наша цель – благоденствие рода Маяхата! – продолжил брат зачитывать тезисы настенной политинформации.

– На лавке для лучников надпись? – уточнила сестра.

– А ты откуда знаешь?

– Вот такая я догада.

– До гада, во время гада, после гада… – рассеянно, как это свойственно поэтам и людям, думающим не о том, о чем говорят, пробормотал Ярик и вывернул шею, читая очередную надпись, объясняющую, как хорошо жить в вамаясьской стране под мудрым предводительством Миномёто.

Так развлекаясь, они не заметили, как добрались до кварталов, где из-за полотнищ, колыхавшихся сплошной ало-белой стеной, невозможно было понять, там ли еще город, или кончился с километр назад. Еще полчаса путешествия по миру пропаганды и агитации – и неожиданно все преграды вокруг пропали, открывая застигнутым врасплох взорам поля, дорогу, речку, мост… и новый город за ним. Беглый взгляд не встретил ничего необычного, ну разве что домов было гораздо меньше, чем людей. Но рассмотрев поближе соседа Якаямы с моста, горбом вздымавшегося над неширокой, но бурной речушкой, Лёлька охнула. Люди оказались солдатами в тусклых желтых доспехах, выстроенными ровными рядами на вытоптанных полях вдоль дороги, точно к параду, а дома были сплошь одноэтажные, приземистые, больше похожие на сараи – и ни одного дерева, ни одной вамаясьской крыши с кокетливо приподнятыми углами. Строгие квадраты пехоты, застывшие по стойке "смирно", простирались по обе стороны дороги, насколько хватало глаз. Лёлька никогда не думала, что на всём Белом Свете, не говоря уже про одно государство, может быть столько солдат! Когда же последние метры между вышедшей их встречать армией и гостями были пройдены, Ивановичей поджидало еще большее удивление. Желтыми и тусклыми были не только доспехи воинов, но и их оружие, щиты, руки и лица. Их желтые тусклые кони стояли неподвижно, как истуканы, и тусклые желтые колесницы ушли по ступицы в землю под тяжестью своих возниц, копейщиков и стрелков – тоже желтых, недвижимых и тусклых.

– Лё!.. Но это же… – глаза Ярослава расширились. – Это же и есть та самая глиняная армия Восвояси! Которую хотят оживить амулетом Тишины!

– Это ж сколько всего!.. – у более практичной княжны в голове сразу защелкали счеты. – Это ж сколько надо глины! Рабочих и скульпторов! Времени!.. Хотя скульпторами тут десятком обойтись можно. Сделал форму, закидывай в нее глину да суши.

– На третий вопрос ответить могу: почти десять лет, – проговорил Иканай. Шино не жалел расходов на добычу и перевозку материалов и прочее. Иной раз кажется, что прокормить настоящую армию было бы дешевле.

– Смотрите! Они все на разные лица! И одеты по-разному, если приглядеться! – Яр высунулся из паланкина, едва не выпадая. – А ты говоришь – формы!

– Ну разные формы, ну и какая разница, – отмахнулась девочка, не любившая признавать свою неправоту. Но если сейчас она была не права – то как делали этих солдат? Не по одному же руками!

Через полчаса неспешного пути вдоль строя, с каждым шагом всё более напоминавшего ей надгробные памятники чрезвычайно тесно заселенного кладбища, процессия остановилась. Едва паланкин опустился наземь, от императора прибежал посыльный с высочайшим приглашением даймё из Рукомото присоединиться к нему. Ивановичей упрашивать было не надо. Зажав Тихона под мышкой, а руку брата – в свободной ладони, Лёлька поспешила к голове колонны, где Негасима выслушивал доклад Извечного, согнувшегося в почтительном полупоклоне. За спиной его в позе внезапного коллективного прострела замерли несколько членов совета и стая[192] учеников. Миномёто, его свиты, Нивидзимы Кошамару, Оды Таракану и Чаёку видно нигде не было.