Прошёл где-то месяц с тех пор, как Натан осел в Греции. Точнее, 32 дня. Прежние тревоги быть обнаруженым почти что рассеялись. Натан мог бы радоваться, но всю радость из души будто высосало пылесосом. Сплошная чёрная меланхолия. В особенно тяжелые минуты Натан предавался воспоминаниям.

Вот он гуляет с Майком. Майк играет с мячом, а Натан ему что-то расказывает, что-то нравоучительное. Помнится, тогда шёл тёплый дождь, правда совсем недолго, но этого хватило, чтобы Майк слёг с температурой. Натану за это здорово влетело от родителей.

А вот Натан с отцом. Обсуждают куда поступать после школы. Отец хочет отдать Натана на юридический факультет. Тот против. Спорят до поздней ночи, эмоционально, но без попыток обидеть и навязать своё мнение. Этому Натаниэль научился от отца — защищать собственные убеждения. Не тупо в них верить, скорее напротив, уметь признавать в них изъяны и слабые места, но всё же защищать, как нечто очень близкое и родное.

А вот Натан ловит бабочку. Редкостное явление. Бабочки почти что вымерли все. Теперь это настоящая редкость — встретить столь прекрасное создание. Ловит, разумеется, шутя, скорее просто наблюдает. Та вспархивает, а Натану кажется, что вместе с ней порхает и его душа. Такая сладостная боль внутри — не передать словами.

Теперь он в кругу всей семьи. Смотрят какой-то фильм. Сюжет Натану не интересен, но так уютно сейчас рядом с близкими, что он совсем не хочет уходить к себе в комнату, запираться там и уходить с головой в чтение любимых книг. Помнится, подул ветерок, коснулся щеки. А ещё горячий чай с имбирём на столе, от которого идёт дымок. Сладкий-сладкий.

И ещё много чего. Но эти воспоминания, пожалуй, самые яркие.

В кого я превратился? Кем стал? Счастлив ли я? Разве власть даёт человеку что-нибудь, кроме разочарования? Натан задавал себе эти вопросы всё чаще. Жалел ли он себя сейчас? Нисколько. Презирал? Да. И в этом презрении была такая душевная сила, такой душевный подъём, что Натан просто не мог больше сидеть под зёмлей, отсиживаясь, пережидая. Ему казалось, что он нашёл единственно-правильный выход из сложившейся ситуации.

Солнце немилосердно пекло. Пот так и стрился маленькими ручейками по всему телу. В горле пересохло. Натан старался держаться тени. Несколько раз он останавливался, задумывался о чём-то, будто принимал для себя какое-то важное решение, а потом снова пускался в путь. Небольшое облако налетело с юга, принесло немного влаги. В ушах почему-то стоял звон разбитой посуды.

Он шёл к побережью. Шёл, чтобы покончить со всей этой бесмыслицей собственного существования. Почти ни тени страха, только недавно проснувшиеся переживания по поводу судьбы родных — мамы и брата Майка. Как они без него? Что будет с ними дальше? Он не узнает. Когда всё закончится не будет ни мыслей, ни переживаний, ни этой внутренней бури — ничего. В другую жизнь, не материальную, он не верил. Хотя и возникали порой сомнения. Если там человека не ждёт ничего, то жизнь вконец бесмысленна. Пожил своё и ушёл. Слишком просто и нелепо выходит. Ну да чего теперь об этом думать. Сейчас как никогда важно не сомневаться и сделать то, на что решился.

Натаниэль Грим стоял на побережье Эгейского моря и зачаровано смотрел вниз, на прибрежные скалы. Где-то около 30 метров разделяло скалы и его. Всё, вот он и финальный аккорд. Вокруг ни души, только плеск моря. Жара невыносимая. Ну да ещё совсем немного осталось. Подышать бы.

Страха не было. Было только отвращение и гадливость по отношению к себе самому. И это он, Натаниэль Грим, лучший студент в своей группе так низко пал. Зачем? Ради чего? Ради упоения призрачной властью? Нахлебался! Довольно! Тошнит! Как он мог так легко повестись на причудливые веяния безликой массы? Он, чья рассудительность и холодный расчёт не раз выручала его и придавала значимости в собственных глазах! Теперь он никто. Мразь, тварь дрожащая, ошибка человеческая. А что делают с ошибками? Правильно — исправляют.

Не потерять бы остатки мужества перед этим. Прости, Майк. Прости, мам!

Вот ещё шаг, ещё один, уже меньший, совсем маленький шажок, но обрыв уже в считанных сантиметрах. Носки уже торчат над пропастью. И вдруг…

Что я делаю? Я совсем из ума выжил? Надо же, дал слабину, поддался этим сентимантальным веяниям! Я бы ещё в Бога поверил и покаялся прямо здесь! Сейчас упаду на колени и начну молиться шут гороховый! А то как же! В мире выживают только те, кто сильнее. Есть один закон — и это закон сильных. Слабые, беспомощные, глупые могут сколько уходно прикрываться моралью, этикой и религией. Сильные же всегда берут своё. Мы ничем не отличаемся в этом от зверей. Только нас сделали ручными. Да, удачно надо заметить. И сделали это те, кто сам не поддаётся никакой дрессировке и выучке. Они-то и правят этим миром, берут от него всё, не стесняются собственных желаний и амбиций, не сверяются с глупыми книжками, которые пишут преимущественно одни только трусы! Если я чего-то хочу, значит того требует моё собственное я. И кто тогда я себе сам, если не считаюсь с мнением, идущим из глубины моего сознания? Враг, вражина, предатель! Мне и так отпущено немного. Дайте же пожить всласть! Дайте наесться вволю!

Натан заметил, что последние слова произносит вслух. На самом деле он уже довольно долго разговаривал сам с собой, но только сейчас это заметил. Он невольно усмехнулся этому. Гримаса исказила его лицо до неузнаваемости. Он резко повернулся спиной к пропасти, занёс было ногу, чтобы шагнуть назад, но тут налетел внезапный порыв ветра, да такой силы, что не было никакой возможности сопротивляться. Его тело начало медленно заваливаться назад. Ещё миг и он рухнет. Злая усмешка мгновенно сползла с лица, словно змея. Вместо этого на лице Натана читался один только животный страх. Страх перед смертью. Перед тем, на что он, мало задумываясь, обрекал других и ещё несколько секунд назад самого себя.

Ещё один порыв ветра, чуть слабее, но и этого оказалось достаточно, чтобы понять — Натана теперь ничего не спасёт.

Он продолжал заваливаться назад, предпринимая тщетные потуги балансировать на краю пропасти с тем, чтобы удержаться на твёрдой земле. Руки его смешно ходили колесом, словно крылья мельницы ещё несколько мгновений.

Но вот он наконец и сорвался. Не было крика, только непонятный всхлип, да и тот был не слышен из-за гомона чаек.