Около сотни всадников, мчавшихся во весь опор, но не в стройном боевом порядке, а вразброд, в рваных мундирах и помятых доспехах, пробитых пулями шлемах на головах, некоторые, впрочем, и без всякого головного прикрытия, в разорванных покрытых кровью кольчугах, в грязных сапогах, неумытые, облепленные пылью, — вот все, что осталось от армии «Вильяма Победителя».

Эти остатки конницы Гессельрига, так называемых «лобстеров», бежали из-под Раундвэй-Дауна. По-рыцарски храбрый, но беспечный и слишком доверчивый Уоллер вступил в бой с более сильным противником, под предводительством Байрона и Вильмота, и был разбит наголову.

Это было заключением целой серии кровавых схваток с маркизом Гертфордским и принцем Морисом, начавшихся в низменности между Тогскими и Фринольскими холмами и вскоре перешедших в жаркий бой, какого не могли запомнить даже самые опытные ветераны. После нового сражения на соседних высотах Ленсдауна, в котором перевес остался на стороне роялистов, оба войска снова сошлись на высоком горном плато при Раундвэй-Дауне, где и произошло окончательное поражение Уоллера.

Особенно пострадали кирасиры Гессельрига. Ряды их во многих местах были прорваны, у многих погибли лошади, и они оказались совершенно беспомощными в своем тяжелом вооружении. Целыми массами они скатывались в глубокие пропасти, которыми была изрыта скалистая возвышенность. Из сильного отряда в пятьсот человек, лишь за несколько дней перед тем так гордо выступавшего из ворот Бристоля, уцелела едва ли пятая часть и спасла свою жизнь беспорядочным бегством. Во главе этого разбитого отряда находился и сам Уоллер, несколько раз раненный и почти истекающий кровью.

Несмотря на страшное поражение, никто из этой горстки храбрецов не проявлял никаких признаков душевной слабости. Свежая кровь, покрывавшая и их самих, и их доспехи, еще красневшая на их оружии и на лошадях, — все это доказывало, что они стойко бились до тех пор, пока не убедились в полной бесполезности дальнейшего сопротивления. Они даже не стыдились своего бегства, сознавая, что отступили только перед силой, намного превосходившей их собственную. Осуждать их было нельзя, и они знали это. Они спасались с видом загнанных львов, а не трусливых гиен, которых может испугать и ребенок с палкой в руках.

Утро только забрезжило, когда перед бегущими открылся вид бристольских башен, радовавший их взоры и обещавший им безопасность и отдых. В отдыхе они нуждались, пожалуй, даже больше, чем в безопасном убежище. Несколько дней и ночей подряд эти доблестные воины не покидали своих седел, поэтому были очень обессилены усталостью, голодом и жаждой. Сами лошади едва держались на ногах и часто спотыкались, но, понукаемые всадниками, снова со свойственной им добросовестностью напрягали свои последние силы, чтобы выручить своих хозяев.

Но какое печальное зрелище они должны были представлять сами для тех тысяч людей, которые смотрели на них с городских стен, валов, башен и бастионов! Первым увидел их часовой на сторожевой башне Замка, когда светлеющее небо дало ему возможность различать предметы на расстоянии. Потом они были замечены другими часовыми, стоявшими на башнях по обеим сторонам крепостных ворот, и данные этими часовыми сигналы тревоги были быстро повторены по всей крепости. Загудели колокола, раздались резкие металлические звуки медных труб, зарокотали барабаны, и весь этот гул вскоре перенесся на улицы города, заставляя мирно спавших граждан с испугом вскакивать со своих теплых постелей.

Когда летнее солнце начало подниматься над горизонтом, все многочисленное население Бристоля было уже на ногах и высыпало на улицы. Мужчины с криком и гамом неслись к городским стенам, а женщины с плачем взбирались на первую попавшуюся возвышенность и оттуда с беспокойством и ужасом старались разглядеть и понять, что случилось. Но вот, наконец, все увидели длинный ряд сверкающих оружием всадников, медленно приближавшихся к городским воротам. На некотором расстоянии от города разгромленный отряд привел себя мало-мальски в порядок и умерил шаг.

Когда же блистольцы разглядели, кто эти всадники и в каком они истерзанном виде, когда увидели еле державшегося в седле, израненного, сокрушенного сэра Вильяма Уоллера и ехавшего рядом с ним не в лучшем состоянии его товарища, сэра Артура Гессельрига, этих двух вождей, до сих пор считавшихся непобедимыми, — тогда они поняли, какая над ними разразилась беда. Этот отряд выступал из Бристоля в рядах шеститысячной армии, полный мужества, храбрости и веры в успех, и вот теперь от всей этой громады возвращалась лишь жалкая горсточка полуживых людей! Многие из бристольских граждан тут же почувствовали, что это грустное зрелище — лишь прелюдия к еще более грустным и страшным событиям, угрожающим Бристолю.

Но не все в Бристоле огорчались. Часть его обитателей даже радовалась — радостью удовлетворенной жажды мести. Разумеется, эта часть состояла из роялистов. Суровый режим губернатора Финса причинял им страдания, а вид пораженного противника возбуждал в них надежду на скорую благоприятную для них перемену, когда они снова восторжествуют пока здесь, в Бристоле, а потом, быть может, и везде. Тут были все тайные сторонники, родные и друзья «славных государственных мучеников», только и ожидавшие случая жестоко отомстить за них; были и простые граждане, так или иначе заинтересованные в деле короля; были и парламентские пленники разных категорий из оставленных на свободе, на честное слово, или заключенных в тюрьмы; были, наконец, всякого рода интриганы, держащие нос по ветру, разные авантюристы, устраивающие свои делишки сообразно с обстоятельствами: где окажется выгоднее, туда и примкнуть. Все эти люди радовались, глядя на остатки разбитой парламентской армии; это зрелище вселяло в них бодрость и давало им повод надеяться, что скоро вернутся к ним прежние золотые деньки, когда им опять можно будет безнаказанно грабить и производить всяческие насилия над беззащитными.

Возвращение разбитого отряда «лобстеров» совпало с балом у Гвендолины Лаланд. В то время, когда с этого бала разъезжались последние гости, к Монсерат-Хаузу подъехал верхом на лошади какой-то офицер в адъютантской форме и спросил, здесь ли еще находится сэр Ричард Уольвейн. Оказалось, что он готовится уезжать вместе с Юстесом Тревором и некоторыми другими парламентскими офицерами. Услышав, что его спрашивают, сэр Ричард, сопровождаемый своими товарищами и друзьями, поспешно вышел на крыльцо, возле которого дожидался приезжий офицер.