– на… на…

под не стихающий всеобщий смех я вытер рукавом сопли и слезы.

– на… на…

– тихо всем! – повысила голос учитель. – это некрасиво!

смех усиливался.

я выбежал из кабинета, рыдая от беспомощности, забежал в туалет и продолжал рыдать, не сдерживаясь. в тот момент мне было жаль себя.

слова. почему слова? это просто звуки. «все могут, ты же тоже можешь». на отражение в зеркале я не смел смотреть.

казалось, что уже никогда не смогу нормально говорить и обречен быть всеобщим посмешищем. ко мне так никто и не подошел. ни классный руководитель, ни один из одноклассников. урок спокойно продолжался.

в четвертом классе нужно было сдавать норматив на скорость чтения. читали, конечно, вслух. как сейчас помню, прочитать нужно было не меньше 120 слов. я знал о предстоящей сдаче, но не готовился.

снова моя очередь. я встал со своей последней парты на втором ряду и прошел на последнюю парту первого ряда, где сидела классный руководитель с открытой книгой.

– прочитать нужно от сюда, – она показала карандашом начала абзаца, – минимум до сюда, – указала она на другое место с чертой от карандаша в её руке. – это на три. на пять, – она перенесла карандаш, – до сюда. готов?

– да, – спокойно ответил я и начал читать.

больше 140 слов. пятерка.

«проще простого», – подумал я и вернулся на свое место.

Никита был на год старше. наши родители знали друг друга еще до нашего рождения и общаются до сих пор. они все вместе работали. а за год до моего рождения, в середине девяностых, им выдали квартиры на одном этаже. я любил проводить у него время. их квартира была больше, борщ был вкуснее (хоть это и был борщ моей мамы, который она приносила, ведь дома я есть совсем не мог), а еще у него раньше появился компьютер. мы поочередно играли. чаще он, а мне нравилось смотреть на монитор и представлять фантастически красивый мир. это было настоящей магией. когда компьютер надоедал, мы строили штаб: брали стулья, натягивали между ними одеяла, придавливали их сверху книгами и забирались внутрь. играли в машинки, представляли, что взрослые нас не видят, играли в шпионов. когда мне было девять, они переехали. с тех пор в моей жизни стало на одного друга меньше. сейчас мы видимся крайне редко, только когда наши родители встречаются, и мы оказываемся рядом. это случается от силы пару раз в год. я не могу назвать его другом сейчас, да и он меня тоже. но оба знаем, что если что-то случится, то любой из нас бросит все и приедет. это не дружба – уважение.

в пятом классе мы с Димой сменили школу. перешли учиться в гимназию, до которой нужно было добираться через полгорода.

с еще двумя одноклассниками после уроков собирались и пили пиво недалеко от школы. один из них, который был выше, шире в плечах и выглядел старше, ходил в ларек и покупал на всех. тогда же я узнал, что курить надо в затяг, а не «как лох». мое знакомство с пивом и «настоящим курением» вызывало неподдельную гордость за свое «взрослое» поведение.

я и раньше пробовал алкоголь, но не в таких количествах. наши походы «под мост» происходили не реже раза в неделю в течение пары месяцев. с тех пор я пристрастился к сигаретам. ужаснейшая и наитупейшая привычка, от которой у меня до сих пор нет сил избавиться.

с Димой мы много времени проводили вместе: с первого класса ходили в один клуб по спортивно-бальным танцам, ходили в одну музыкальную школу, где он играл на фортепьяно, а я на скрипке. вместе участвовали в театральных сценках. в одной из них я был барон Апельсин, а он – принц Лимон. даже в театре я играл вторую скрипку. в оркестре – третью. в шестом классе Дима перешел в другую школу, но мы с ним продолжали общаться, хоть и намного меньше: в стенах музыкальной школы и на тренировках, но уже намного реже встречались просто так. дружба угасала. в восьмом классе она оборвалась. так я потерял последнего друга.

в гимназии учителем музыки была двоюродная сестра моей мамы. позже она стала завучем. с тех пор проблем в жизни стало меньше. она постоянно прикрывала меня то за прогулы, то за плохие оценки, которые я всеми разными способами исправлял в дневнике. было несколько способов. в начале года я аккуратно вырывал страницы, убирал все торчащие обрывки бумаги, заполнял как бы по-новой, скрупулезно обводил по вырванным листам хорошие отметки и подписи учителей. когда листов оставалось мало, то двойку можно было исправить на тройку, тройку на пятерку. но это были радикальные меры, требующие непомерных усилий во лжи с моей стороны, что я действительно смог получить пять. я не был глупым, но был очень ленивым. лучшее, чему я научился в школе – врать, причем хорошо. говорят, чтобы хорошо врать, необходимо иметь хорошую память, ведь нужно помнить кому и что соврал, но если ты врешь всем, то зачем запоминать? – никто не знает правды, а значит ложь – правда. моя ложь относительно дел в школе никогда не прекращалась, потому что на все вопросы как? зачем? и т.п. ответ никогда не поступал. «так надо» – отвечали учителя, или (мой любимый): «не задавай глупых вопросов, ты что, сам не понимаешь? тогда и объяснять нет смысла».

я всегда был замкнутым ребенком, погруженный в самого себя, не желающий хоть сколько-нибудь участвовать в общественной жизни. всегда сидел на последней парте. всех рассаживали по росту, а я был высоким. в десятом вырос до 185 см, и на этом попытки тянуться выше к солнцу прекратились. видимо, оно заебало не только меня, но и организм.

домашние задания практически каждый день оставались невыполненными. даже списывать было лень. я всегда старался придерживаться простого правила: лучше получить честно два, чем списать и получить четыре. внутренняя гордость не позволяла всегда быть готовым к занятиям. я искренне хотел получать плохие оценки, чтобы у других не создавалось ложного мнения обо мне. быть честным аутсайдером лучше, чем лживым отличником.

к моим словам никто никогда не прислушивался. ни родители, ни учителя. все считали необходимым отчитать подростка, чтобы упиваться своим внутренним превосходством. за это всем огромная благодарность. с тех пор я мало кого слушаю. никто не мог меня заставить хоть что-то делать, если я не хотел. вечные упреки со стороны учителей создавали обо мне ужасное впечатление как об ученике. неинициативный, невнимательный, рассеянный в их глазах. честный в своих.

из всей школьной литературы я полностью и по своей воле прочитал лишь «Отцы и дети» Тургенева и «На дне» Горького. оба произведения мне понравились. все остальное – ужасно. кто придумал мучить детей литературой, от которой хочется залезть в петлю? хотите умереть со скуки? – прочтите Льва Толстого.

я предпочитал самому выбирать книги: Фицджеральд, По, Сэлинджер, Кизи, множество иных авторов, которых уже и не вспомню. но почти все были американцами двадцатого столетия. как вы поняли, по литературе у меня три. почти два.

любимыми предметами были история и обществознание. наша классная руководитель с пятого по девятый класс вела эти предметы с любовью и, главное, уважением к ученикам. она прививала любовь к этим предметам, а потому мы никогда её уроки не прогуливали, даже если они стояли последними в субботу. все её уважали. Валентина Николаевна до сих пор остается примером идеального учителя. но даже по этим предметам в аттестате четверки. потому что не учил. интересовался, читал, но не учил. она всегда была ко мне благосклонна и прощала небольшие недочеты. мы всегда ладили.

лет с четырнадцати по всему лицу начали появляться прыщи, причем довольно сильные. затем это перешло на грудь и спину, что доставляло дикий дискомфорт во время переодевания перед физкультурой. я стеснялся своей внешности настолько, что предпочитал сильно не отсвечивать. даже не знаю, что повлияло на мою замкнутость больше – прыщи, учителя или компьютер.