её глаза были тем светлым событием, благодаря которому весь день и запомнился. «единственным минус – это отсутствие звезд» – подумал я, вернувшись домой и выкуривая сигарету под ночным небом.

24 сентября 2019

1 a.m.

мне приснился сон, в котором я забыл, что происходило со мной последние две недели. будто у меня множественность личностей.

8 октября 2019

9:30 a.m.

без названия 201

это не мой мир и не моя страна. это немой мир. фальшивая игра.

в комнате раздался тонкий писк, пробирающийся вглубь тела до самых костей. хотелось спрятаться, но от звуков в собственной голове не убежишь. можно было укутаться одеялом, но вряд ли ткань поможет одолеть безумие. я просто сидел на диване. незачем плакать и кричать, даже когда боль нестерпима. это никогда не помогает. можно попробовать отвлечься – от чего станет лучше – но в таком состоянии нет даже желания что-то начинать. хотя это было бы действенно.

сидя на диване, я сознавал свою беспомощность. в то же время ни о чем не думал.

1 ноября 2019

4:20 a.m.

посмертно

мои желания всегда остаются загадкой даже для моего светлого сознания. это кажется невозможным – осознать истинные потребности, таящиеся за преградами трезвого ума. они кажутся осуществимыми лишь тогда, когда очередная бутылка издает прекрасный звук надвигающегося похмелья.

желание жить неумолимо тает. из нее исчезает все больше красок, а каждая волна накрывающей депрессии отгоняет так всеми любимое ныне позитивное мышление.

оно никогда не присутствовало во мне. капли, которые никогда не стали бы частью океана, извечно дожидаются открытия крана в моей ванной, чтобы вымыть кровь из вен, столь часто вскипающую причинно и без.

я никогда не хотел покончить с собой, вскрыв вены. во-первых, банально, во-вторых, просто. всегда хотелось выстрелить в рот из револьвера, оставив дыру в башке. это эффектно.

часть вторая

«краткая биография»

в девяностые мы жили бедно. в двухкомнатной квартире ютились моя мама, её родная сестра Катя с мужем, их дочь Кристина, которая старше меня на 14 лет, их пёс Тоха и маленький я. в таком составе мы жили четыре года. мое появление было хоть и радостным событием, ведь маме было тридцать пять, но прекрасно понимаю, что финансово – в те непростые времена – был обременением. муж Кати был единственный, кто имел постоянную работу. фактически, он всех содержал. он работал каждый день то водителем грузовика, то на складе. это сильно подрывало его здоровье, но чувство ответственности не угасало. за свой труд к ежедневным макаронам и домашнему хлебу он получал две сосиски. я и Кристина тоже получали по сосиске. мама и Катя ели макароны и хлеб. позже мама устроилась мыть полы в нашем подъезде, чтобы получать хоть какие-то копейки. если платили раз в несколько месяцев, это было уже хорошо. месячного пособия на меня хватало на единственный творожок. возможно, стоило тридцать дней кормить меня этим самым творожком, может тогда бы вырос здоровым.

Кристина часто гуляла со мной и играла, когда приходила после школы, в которой Катя была учителем черчения. но даже работа в государственном учреждении не гарантировала постоянную зарплату. можно было считать, что наши мамы работали бесплатно, раз в пару месяцев получая скромные чаевые.

когда сестра выходила со мной на улицу, все на нее косились и думали, что она моя мама. осуждающие взгляды не пропадали ни на одной прогулке, за что она краснела и смущалась. порой приходилось вступать в споры с бабками на скамейках. конечно, те никогда не извинялись. наоборот, как такая молодая посмела возразить старшим, прожившим и знающим больше. неуважение молодежи к взрослым переходило все границы, когда речь заходила об отстаивании своего честного имени. но будем объективны, Кристина тоже хороша – догадалась гулять со своим младшим братом. дома мои пухлые щеки не давали ей покоя. мелкое округлое создание, несуразно и забавно перебирающее ногами, в попытках убежать от преследователей, вызывало неподдельное умиление. они всегда хотели съесть мои щеки. я этому всячески противился. с самого детства у меня появилось отвращение ко всяким объятиям и ласке.

я любил играть с их псом. огромный, волосатый и невероятно добрый. в то время я еще любил собак. ни разу он меня не обидел как бы я к нему не приставал. иногда вцеплялся своими ручонками в его хвост, а тот не издавал ни звука, только пытался освободиться и убегал в другую комнату. я то бежал, то на четвереньках, словно подражая мохнатому гиганту, полз за ним. вместе под столом в зале мы прятались от суетных великанов, которым, по большому счету, не было до нас никакого дела. да и какие могут быть заботы о детях и животных, когда просто нечего есть.

позже их семья переехала на другой конец нашей страны. мы остались вдвоем.

в четыре года я с мамой гулял после дождя. на мне были резиновые сапожки, в которые были заправлены потертые штаны, и синяя курточка. мне нравилось ходить по лужам, удивляясь, что ноги остаются сухими. я зашел в одну из них и остановился.

– выходи, – сказала мама и потянула меня за руку.

я стоял и молчал, наслаждаясь водой, обтекающей мои сапожки. в ней было видно мое отражение и белое пушистое облачко на заднем плане. мама снова потянула меня за руку, но я противился.

– выходи, кому сказала! – это был первый раз, когда она на меня накричала.

после этого я неделю не разговаривал. ни единого звука. стал сильно заикаться, слова давались с трудом. чаще предпочитал молчать лишь бы не быть осмеянным жестокими сверстниками. как не пытался, но справиться с этим не получалось. даже посещения логопеда в детском саду не приносили успехов. я не понимал за что надо мной смеются.

эта проблема мучала меня до 11 лет, пока я не пошел к новому логопеду. за все это время, у меня уже появилось множество проблем с коммуникацией, пробел в социализации, замкнутость. желания разговаривать с кем-либо не было вовсе. до сих пор я не избавился от этой проблемы окончательно.

первый детский сад. помню, что он был. больше ничего. затем второй. единственное воспоминание: мы сидели в кустах и следили за муравьями. те ровным строем направлялись на поиски материалов для своего дома и перетаскивали все, что могли. кто-то из моей группы взял одного и сказал:

– у них жопки кислые, – и откусил.

второй сделал то же самое.

– смотрите, красный муравей! – закричал третий.

я все время молчал и наблюдал.

– не трогай! – закричал первый дегустатор. – меня как-то такой укусил. очень больно. а еще его нельзя раздавить, он каменный.

– ты врешь! – возразил мелкий с лицом цвета муравья.

– нет! попробуй раздавить, он через обувь прокусит.

второй замешкался и пытался принять невозможное решение: рискнуть и быть укушенным или показать свою храбрость и победить в споре. инстинкт самосохранения взял верх.

– на, попробуй, – любитель муравьиных жоп протянул мне одного, – они кислые, тебе понравится.

тут явно был какой-то подвох. я понимал, что они должны какать как и мы. какают через попу, значит я буду говноедом, если откушу. такая перспектива мне явно не очень нравилась.

– не хочу, – ответил я.

– ты че, слабак? – уже с детства многие пытались брать других «на слабо», пытаясь показать свое преимущество. как же жалко выглядят такие люди. на деле же слабость проявляешь ты, когда соглашаешься. прямой отказ от того, чего не хочется делать вопреки ожиданиям остальных – вот проявление силы.

– нет, просто не хочу.

– ну ладно, – ответил он и откусил четвертую жопку. улыбка от кислого муравьиного говна появилась на его лице.