Жизнь, кому бы она ни принадлежала, – одна большая чёртова рутина с запоздалыми дивидендами. Когда свои двадцать мы тратим на поиски справедливости и борьбу с демонами Вселенной, а в двадцать один разгадываем событийную закономерность трудовых отпусков собственной судьбы – то в последствии все серьёзные дела, которыми нас могли бы занять на этой планете одномоментно иссякают, на удивление, быть может, силам свыше, которые не знают, чем ещё нас можно отвлечь, а быть может, на удивление самому себе, исступлённо вздрагивающему от отсутствия высоковольтных напряжений в собственной нервной системе. Хорошо и пусто – две нормы взрослой жизни.
xxx
Глупо думать, что мы родились, чтобы вечно страдать – это классная уловка клерикального авторитаризма. Откуда только эта первобытная вера в «три раза прочитай отче наш, сын мой – все твои грехи там забудут». Знают ли там о них вообще? Мне очень часто кажется, что там на нас им глубоко наплевать с тех пор, как мы в тысячный раз не устояли перед потребительскими соблазнами. Мне совершенно представляется, что в этот момент кто-то сильный из мира их хлопнул другого по плечу и сказал: «Друг мой, забей. Это люди, и это не самое лучшее, что мы когда-либо придумывали». Всё в мире требует подчинения. Даже самое святое. Одним словом, если Иисус или кто-нибудь ещё и был на этой Земле – сегодня бы они, посмотрев на неё, затруднились бы вспомнить ради каких целей они её оставили.
Может, было бы справедливым, дать нам шанс попробовать ещё раз? Хоть нам и три тысячи лет, мы всё такие же бестолковые создания, сами убивающие в себе красоту разума. Задавить бы в себе желание искать ответы, и наконец, успокоиться с отложенной кучкой вопросов для высшего разума со временем. Нет? Такой порядок был бы как раз достоин нового рая.
Но это бы было слишком прекрасно для столь стремительно теряющего принципы мира. Недавно мне предложили сменить гражданство – оно обошлось бы мне дешевле. И я искренне готова была принять эту милость, совместно со званием народного артиста неназванного ремесла и новой квартирой, потому что перевозить мне, кроме домашнего бара всё равно было нечего, а взятые напрокат украшения и вечерние платья когда-то надо было отдавать по месту требования. Разубедила меня только совершенная неактуальность предлагаемого места дислокации на модной карте маст-хэва состоятельного рок-н-рольщика международного масштаба.
Это был единственный раз, когда окончательный ответ зависел именно от меня. В остальное же время, моё имя служило названию небольшой корпорации людей, которые следили за тем, чтобы оно не подводило их доходы. Они помогали мне донести свою идею в массы быстрее, но никто из них, включая меня, не знал, в чём на самом деле выражалась моя идея, зафиксированная выцветшими картинами инстаграма и вольными изложениями твиттера. Наверное, это можно бы было отнести на совесть радикального гедонизма, получившего широкое распространения благодаря моей знакомой из очередного журнала о том, как надо жить не слишком умным девочкам. Но боюсь, последнее предполагало более активное участие в трудовых буднях, нежели цепкие названия моих еженедельных постов с отчётами о прошедших на неделе вечеринках.
Да, у нас по средам, тоже пили спонсорскую водку. Особенно, когда в последний момент выяснялось, что у компании этой не всегда приличной водки, не было официального друга среди важностей. Конечно, они всегда звонили мне, потому что, как правило, мне нечего было в остальное время делать. И если какого-нибудь симпатичного рыжеволосого парня с почти королевской родословной не с кем было посадить за столом на благотворительном ужине, чтобы оттенить его блёклую кожу свежим загаром в Armani – тоже звали меня. Не то, чтобы все знали, что я была дикой жертвовательницей денежных средств на помощь бедным, но так, на всякий. Тем более, когда устроитель очередного упоительного вечера требовал от организаторов исключительно нечётное количество гостей, моё имя уверенно дополняло список под номером 101.
Я работала передовиком глянцевого веселья – это тоже весьма достойное занятие, если закрыть глаза и самой в это поверить. По крайней мере, в отличие от многих, чей вклад в мировой прогресс нельзя было оценить, мой поддавался лёгкому математическому сложению количества выпитого бесплатного алкоголя и промо продукции, полученной вместо подарков на день рождения. Наверное, были плюсы и в моём существовании, которое не обходилось никому и цента, пока кто-то по собственной инициативе не хотел потратить этот цент, пригласив меня на премьеру нового фильма, к которому я не имела и малейшего отношения. Впрочем, не всегда меня приглашали по доброй и чистой человеческой воле. Если бы весь процесс происходил именно таким образом, то долго бы я не продержалась. Всем в моей жизни заправляла Анна. Возможно, не всем, но моим профессиональным расписанием точно. Она считала свою должность самым главным двигателем двадцать первого века, без которого человечество было не в состоянии сделать свой первый шаг в век двадцать второй. Мисс А, а именно так она была записана у меня в телефоне, была моим менеджером. Благодаря ей, все пиар-агенты мира помнили о том, что пригласить на устраиваемое ими мероприятие стоит именно меня, потому что так будет дороже и бесполезнее.
Меня ценили за то, что я могла читать три предложения подготовленного для меня заранее текста в красивом платье, одолженном мне на вечер выпускником Сейнт-Мартина. Я с лёгкостью справлялась с вручением наград в области малых заслуг перед разными отечествами, никогда не отказывалась от того, чтобы посидеть рядом с послом на презентации очередной высокотехнологичной безделушки за несколько тысяч долларов, которые бы я в жизни на неё никогда не потратила, потому что в знак почёта и уважения, мне её отдавали бесплатно. Я ловко перерезала ленты многих питейных и съестных заведений мира, в которые моя нога никогда бы не ступила при свете дня и отсутствия вспышек камеры. Я открывала показы сомнительного дизайна, выражала своё мнение в обтекаемых формулировках о новых течениях в искусстве. И в принципе, в общем и целом, телефон моего менеджера был доступен 24 часа в сутки, в случае, когда на каком-нибудь кинофестивале пустовало место подруги и музы неизвестного миру фотографа.
И уж если бы мне когда-то пришлось посмотреть вам в лицо и с честной гордостью признаться, что мир по большому счёту во мне не испытывал острой надобности, то я бы обязательно в конце добавила, признав весь грех своего неблагородного бремени, что мир знает грехи и поизысканнее. Как по мне, так органайзер в человеческом обличии, получающий деньги за то, что всю жизнь представляется именем своего работодателя – это и есть пришествие на землю дьявола. Более странной формы человеческой занятости с требованием о высшем образовании мне не приходилось встречать, даже в нашем небольшом кабаре полузвёзд-полуталантов. И не переживайте, Мисс А была в курсе моего к ней отношения из первых уст.
Но она неплохо справлялась со своей работой, освободив меня от всех признаков эволюции моего организма, позволив не обременять свою голову чрезмерно сложными решениями задач очередного вечера. Меня беспокоил лишь единственный выбор между скукой и равнодушием. И с каждым днём я всё больше склонялась к последнему, в попытках хладнокровно и натянуто улыбаться прохожим.
Равнодушие позволяло вовремя наплевать на сотрясения земной коры, происходившие не под моими ногами. Иногда от этого честно и правда становилось страшно, но я научилась своевременно вспоминать о том, что всем также было наплевать на меня, когда я с протянутой рукой валялась на дороге собственной жизни, которая угрожала закончиться ничем на своей середине. Карма становится намного честнее, когда пытаешься жить в ответ. Таким образом, у моей мыльной оперы хотя бы появился сюжет, спасший меня от закрытия программы. Смешные параллели, которые, к чёрту, ничего не значат, когда просто хочешь выжить.
В чём был смысл моего вновь обретённого счастья без улыбки? Меня с ним быстро познакомили коллеги постарше. В том, что все вокруг знали обо мне правду. И правда эта состояла в том, что мне на них было издевательски легко наплевать, потому что они поступили уже один раз так со мной, и им за это не было стыдно. Поэтому каждый раз, когда меня кто-то останавливал на улице с бесчеловечным вопросом «как дела?», я, приноровилась, отворачиваясь в сторону и рассматривая кирпичную кладку на кому-то принадлежащем здании саморазрушения, громко заявлять, что всё – весьма плохо, и ведала свою трагедию на ночь. И мне бывало всё равно, что думал обо мне этот бедняга, случайно встретивший меня на рубеже смены фундаментальных основ собственной жизни по дороге из хлебного магазина, потому что в то время как он, празднично обременённый моими выдуманными, но всё же реальными ситуациями особой серьёзности, с испорченным настроением записывался на очередь в Betty Ford, он категорически не понимал, что в этой очереди он был за мной.
