Я поймала себя на том, что вслушивалась в звук своего голоса, механично отсчитывавшего грозовые паузы. Слишком много усилий для того, чтобы переживать, что разговариваешь со стенами вслух. Где-то на небе меня изо всех сил старались перекричать. Временами, мне казалось, что они давно хотели видеть меня у себя: им там было определённо скучно. В любом случае, телефонные расшифровки моих односоставных предложений не меняли погоды – там наверху, они всегда знали, что я стану делать, до того, как мне это приходило в голову. Для них я всё ещё была ребёнком: капризным истеричным и испорченным ребёнком, который, не повышая голоса ни на тон, мог испортить настроение всему населению. За это я их терпеть не могла. И они были в курсе. За что определенно возвели меня в статус своей любимицы по части развлечений.

Таким, как я было всё равно: разобьёт ли новый раскат стёкла дома, смоет ли нас волной, или эта участь постигнет кого-то другого. Со мной воевать было бесполезно, просто потому что мне изредка становилось неинтересно и бессмысленно жить. Я была грустным воином, слишком любившим своё поле битвы за то, что оно пустовало и не меняло хода истории, и довольно быстро сдавало позиции в сжигаемых крепкими напитками клетках груди. Отменный боец за нелепые права накормленных граждан. Никаких развлечений – одна тошнотворная роскошь вокруг.

Я повернулась к окну. Ветер по-южному вяло трепал полупрозрачную штору, которая подметала до скуки чистый деревянный пол. Его поверхность была слегка мокрой от случайных брызг дождя, который, кем-то отпускаемыми одинаковыми струями падал в чёрный, равнодушный ко всему происходящему океан, слабо отражавший неуверенный свет луны. Вокруг не было ни единого намёка на спешку… Кто-то бы смог проживать свою жизнь снова и снова, за то время, пока очередная капля долетала из темноты в пересоленную воду. Южная вечность. Мир не спешит, а мы опережаем вечность своими истериками. Как бы было чудесно медленно записывать за своим голосом чужие мысли, пойманные с другого берега иной жизни. Как бы было восхитительно прищуривать свой взгляд навстречу полуденному солнцу, ради того, чтобы постепенно познавать свою сущность, медленно допивая холодные чаи, терзая закаты внимательными и флегматичными взглядами. Как бы было хорошо так жить и ждать не всегда возвращающиеся завтра. Кто-то умел так жить.

Зачем торопить свою жизнь, приближая финал, полученный случайно между парой дедлайнов? Зачем, когда день всё равно сменяется ночью, а лето – зимой. Зачем торопить то, что всем и так известно происходит по вторникам и четвергам? Зачем гоняться за неизбежностью на разрешенной максимальной скорости – всё это способно догнать человека самостоятельно.

Мы думаем, что уже знаем, что произойдёт в следующую минуту, потому что это уже с кем-то где-то и когда-то было. Мы думаем, что всё это просто, что мы уже это выучили в школе, что мир подчинился нашим желаниям изменить то, что было и угадать то, что будет. Мы так искренне думаем, пока не остаёмся наедине с отчаянием в тёмной комнате, засыпая под чуть слышное шептание полупрозрачной ткани, не знающей иного выхода, как биться в тревоге наружу на смех карнизам.

Мир не прислушивается к тому, как часто мы дышим. Мир убаюкивает волю шелестом в волнах, расплывающимся в переживаниях при каждой встрече с порогом чьего-то дома. Мир раскидывает мелкие камни и песок, скользя по гладкой поверхности деревянного пола. А мы мечтаем, чтобы нас хотя бы раз накрыло с головой, и мы наконец-то задумались о том, как выжить, а не о том, как дальше жить. На практике оказывается, что две разные стадии помешательства зависят всего лишь от вида глагола. Правила в толстом учебнике русского языка. Кто бы мог подумать, что они пригодятся, когда закончится снотворное.

Вся эта паника с чуть приглушённым нашими же друзьями звуком для того, чтобы можно было услышать последние сплетни большого города, теряет актуальность. Нет больше любителей наших спектаклей, рвущих кулисы в желании помочь. Нас обвинили поэтами-одиночками, приказав собирать свои рифмы из розданных на корпоративных конкурсах предложений. Нас просили запереться в одиночестве, если вдруг нам придёт в голову с кем-нибудь поговорить по душам. И так мы одиноко сопим по ночам, ожидая, пока пласты соли скопятся над нашими головами и в один день разорвут планы на жизнь, пустив весь сор из души плыть против течения. Мир дышит в ожидании сенсации. Мы с нетерпением ждём наших имён в заголовках…

Последний раскат грома принёс тишину и неизвестность. Я была благодарна закрыть глаза и больше ни о чём не думать.

×××

Мы находились под юрисдикцией рая три дня и четыре ночи и до сих пор не поняли ни одного намека на солнце, заверенное официально во всех средствах массовой информации и подтверждённое бесчисленными отзывами верных фанатов тихих мест модного наслаждения в начале мая. Вечно ведёшься на все эти глупые радужные картинки в журналах, обещающие тёплый песок, по которому ступала Лиз Тейлор. Говорят, современные рекламные агентства настолько обеспечены, что могут позволить купить себе мир. Возможно, тогда Земля – это всего лишь очередной рекламный баннер Вселенной.

В современном мире больше нет фактов. В современном мире есть спонсоры, попечители, советники, директоры, учредители, акционеры, супервайзеры и прочие посланники конкурирующей с нами вселенной. В современном мире есть пол сотой проценты правды, знать которую совсем необязательно. В современном мире есть пол сотой процента правды, о которой не напишет ни одно респектабельное информационное агентство, потому что эти пол сотые процента правды – самые несенсационные недопроценты новостного вечера. Мир последнее время – одна большая ложь … ложь, во всех её вариациях совершенно потерявшая чувство стыда. Сегодня можно продать душу или, по крайней мере, отшлифовать её лазером в ближайшем салоне, чтобы оказаться мечтой с плаката. Всё ради того, чтобы быть модным. Мир предлагает нам столько новинок, что каждый новый день можно превратить в беззаботное приключение. Не этому ли теперь учат в светских хрониках несветского поведения? Все верят в фен-шуй и едут получать наставления от Далай Ламы. По знакомству. По очень большому знакомству. А потом делают с Ним селфи, пока Он ничего не замечает, повернувшись спиной ко всем, лицом к вечности. Все говорят, что сейчас особенно надо молиться и жить по иному закону, но святость, настоящую патриотичную святость, почитают в марках часов. Часы – зеркало времени. А время никто не хочет зря тратить, поэтому все ходят на банкеты, спонсируемые Moet.

Какая всеобщая роскошная неиндивидуальность. Неиндивидуальность, спрятанная в пачках.

Деньги. Пачки денег.

Курсы, котировки, биржи, ваучеры, бонды, акции – что это? Безумный набор существительных, которыми умело оперируют простые мошенники в наших карманах. Они не шьют, не выращивают, не изобретают, не поют, даже не отбивают чечётку – они лишь умеют перекладывать одну стопку денег на другую – этим и гордятся. Больше они ничего не умеют. Они уверяют нас, что меняют картину мира. Они весят меньше, чем их очки в золотой оправе, потому что толк их пребывания в отдельно взятом загородном доме одной из стран этого мира – это верный ноль в ими же придуманном финансовом графике очередного кризиса. Их уму поклоняются толпы нищих мечтателей, о них сочиняют книги экономических суеверий, а они цепко душат чьи-то нервы, уверяя, что мы пропали, не присоединившись к государственной программе инвестирования в собственную смерть. Слишком много возни вокруг того, без чего бы все могли прекрасно обойтись.

Земле бы без этой чепухи вертелось куда проще, но мы все любим никчёмные сложности. Что страшнее, мы ими бессовестно гордимся, считая, что не зря проживаем свою жизнь, заказывая постное меню в ресторанах и скромно переводя большую часть доходов своей компании заграницу, втайне от своего партнёра. Завтра утром наши задолженности по грехам покорно спишут с лицевого счёта. Можно засыпать спокойно.