Тетка Полина решила, что её любимой Хавронье, в которую она вложила столько денег, пора приносить прибыль, то есть поросят.

Хавронья была куплена «по случаю». Везли в Москву десять голландских хрюшек для выставки, а одна приболела. Её оставили в ветеринарной клинике в Волоколамске, на случай либо выздоровления, либо списания.

Именно в этот день тётка Полина приехала в клинику кастрировать своего сошедшего с ума от любвиобильности кота, с «редким» именем Вася.

Вдовой тётке Полине было жалко мужской силы Василия, но уж очень сильно он орал ночами во дворе и рвал обои в доме. В большой комнате, которую тётка Полина по привычке называла «залой», кот умудрился сорвать со стены ковёр.

В ветеринарной клинике Полина ещё оплачивала дорогущую, по её мнению, операцию, а Василий уже лежал в операционной без существенной детали тела.

Получая из рук медсестры полусонного кота, тётка Полина заметила, как уборщица открыла кладовку, где на полу лежала хрюшка. Хавронья отличалась особой внешностью: вместо белёсой щетины – тёмно-рыжая шерсть, ресницы коричневые и умный взгляд.

– А кто это у вас? – Полина показала пальцем на кладовку. – Там?

– А уже ничего. Болеет она, простыла.

Акт о списании хрюшки был уже подписан. Медсестра с врачом считали, по сколько выручат за мясо на рыке. С детства работая на свиноферме, тётка Полина сразу оценила чего стоит лежащая на полу свинья.

– Так я ж её выхожу. Я ж о такой хрюшке всю жизнь мечтала. Породу хочу разводить.

Вышедший из операционной врач переглянулся с медсестрой. Второй день от забоя свиньи ветеринаров останавливала медицинская этика. Мясо-мясом, но свинюшка была уж очень хороша. Да ещё с паспортом.

– У тебя деньги-то есть? – Спросила Полину медсестра. – Остались после кастрации кота у тебя деньги?

Посмотрев на потолок, затем на свинью, лежащую в углу кладовки, тётка Полина всё-таки решилась.

Расстегнув пальто, затем вязаную кофту, через ворот тёплого платья она залезла за пазуху. Пошуровав в бюстгальтере, Полина вытащила клеёнчатый кошелёчек с металлическим замочком с пимпочками. Лет двадцать такому кошелёчку. Как он смог сохраниться, да ещё на жаркой груди хозяйственной тётки, науке ещё изучать и изучать.

В кошелёчке были спрятаны «подкожные». Не заначка, рассованная между страницами четвёртого тома собраний сочинений Антона Павловича Чехова, и не сбережения, лежащие под процентами в банке, а именно «подкожные», с которыми хозяйка расставалась только в бане. Четыре бумажки по пятьдесят долларов.

– Двести. Последние. – Тётка Полина просительно улыбнулась, сначала врачу, затем медсестре и, на всякий случай, уборщице.

Врач сдался первым. Умертвлять, а затем резать свинью ему не хотелось. Медсестра тут же с ним согласилась и ловко выдернула четыре купюры из кулака тётки Полины.

– Мы тебе выдадим лекарства, выходишь, если есть опыт.

То есть Хавронью спасла красота.

В деревне Полины каждый пришел посмотреть на Хавронью. Не ленились приводить приезжающих в гости родственников.

Породниться с Хавроньей желали три семьи, сдержанно, но настойчиво расхваливая своих хряков. Денег за случку брать не желали, только потомство.

Боясь конкуренции, с левого конца деревни пришла в гости кума Ирина. Она начала с главного – выставила на стол тётки Полины не самогон, а настоящую водку и жареную курицу под закуску. Через полчаса плотного ужина завела неспешный разговор.

– Твоя Хавронья дама голландская, морозоустойчивая, будет приносить по шесть-восемь наилучших поросят, что дорогого стоит. Это я, Полина, понимаю. Но ведь и у моего Борьки приличная родословная. Ихненное потомство запросто дипломы на выставках получат, следовательно, мы будем работать только на рестораны и устроим собственную свиноферму.

Тётке Полине и высказанное уважение, и коммерческое предложение понравились. Сговорились соорудить «покрытие» завтра же, ближе к обеду.

Садясь в машину, я услышала перезвон телефона.

– Алло. – Одной рукой я взяла телефон, другой достала косметичку.

– Манька! – Рявкнул в трубку голос брата. – Ты охренела? Ты почему, бляха муха, не звонила?

– Толя, милый, прости, отключила вечером телефон и забыла. Так устала вечером, что сняла номер в гостинице, объелась ужином и уснула.

– Объелась? – Толик помолчал. Он у меня ростом метр семьдесят два и столько же в плечах. Качает железо и очень следит за диетой, считая, что лучше переесть, чем недоесть. – Тогда понятно. Отобрала товар?

– Уже оплатила, еду из банка и заскочила в магазин, купила тебе пальто и носки, а себе новую ночнушку и всем мелкие подарки. Как самочувствие, как дела в магазине?

– Осталось два обогревателя и так, по мелочи.

– Не боись. – Я завела мотор и осторожно вырулила с платной стоянки. – Товар обещали доставить сегодня же. Как там Кирилл и Данила?

– Мы все тут вья… вкалываем… – Голос Толика отвлёкся. – …Тот обогреватель мощнее и разница всего в пятьсот рублей, идите, оплачивайте, а то и его заберут… Алло, Маня! Мы все тут, в магазине! Я Кирилл и Даник. В доме холодно. Ты подумала на счёт домработницы?

– Конечно. – Я перестроилась в третий ряд. – Толик, из деревни к нам никакая работница не наездится, а из дачного посёлка никто не пойдёт, там люди богатые. Нужно брать работницу на проживание в магазине. А если я с ней не уживусь?

– Ты ни с кем не уживешься, Машка. Ладно, ждём тебя.

Утром Жора прислонился лбом к оконному стеклу. Вон она его надежда на лучшее будущее, выруливает, со стоянки на серебристом «Лексусе».

Уехала возможность. Теперь придётся по морозу тащиться домой, отсыпаться, а вечером опять прислуживать за столами. Стекло леденило лоб.

Жора думал о своей ненависти к нищете. Был, был у него шанс, но он его просрал.

И что теперь? Чего он ждёт? Если хорошенько подумать… Неужели он не уговорит Машу дать ему возможность переговорить с Анной с её подругой, а через неё узнать телефон Топи? Сможет! Адрес Маши есть в гостинице, оформляли на проживание по паспорту. Бегом!

Жора быстро дошел до директора, наплёл ему про заболевшую бабушку, и помчался.

Он сбежал по лестнице, захватил дублёнку и выскочил на улицу, забыв переменить лаковые туфли на зимние сапоги.

Его синяя «Мазда» согрелась довольно быстро, и он погнал машину на Волоколамскую трассу.

В такси Луиджи сидел в полуметре от Ани, улыбался своим мыслям. Минут через десять такси въехало в тесный дворик.

Таксист, принимая деньги, сворачивал голову в сторону Ани и экспрессивно орал «белиссимо» и «меравигиосо»! Луиджи водителя не слушал, открыл дверцу, взял Анну за руку и помог выйти из автомобиля.

Студия оказалась просторным помещением на третьем этаже старого дома, со стеклянной крышей и белыми стенами.

На деревянных стеллажах, прижатые плотно друг к другу, стояли десятки картин.

Анну Луиджи посадил на белый куб. Жестами показал снимание одежды. Анна раздевалась без ненужного жеманства. Луиджи дал ей прозрачный шарф и закрепил его медной римской брошью на левом плече, оголив правую грудь.

Полулежать, пришлось часа три. Больше Анна не выдержала. Встала, обошла удивлённого художника и посмотрела на мольберт. Набросок был хорош. Анна понравилась сама себе. В наброске были лето и страсть.

Не раздумывая, Анна расколола брошь, и шарф упал на пол. Луиджи правильно понял её желание, и они занялись любовью прямо на полу, на прозрачном шарфике. Совсем не стыдно и приятно.

После душа, Анна опять забралась на куб и просидела ещё два часа.

Теперь не выдержал Луиджи. Он, с изменившимися от желания глазами, накинулся на неё прямо на кубе. С удовольствием Анна ощутила его в себе.

Минут через двадцать, после душа и нескончаемых восхищённых тирад, она оделась и попросила проводить до такси.