Обняв сначала Диву, а затем Милу, Василиса сняла рукавицы и приложила ладони к плечам каждой.

– Не оставлю. Пойду за первого посватавшегося, мне всё равно. И тут же сбегу! Не хочу замуж.

– Та-ак, завели длинную байку. – Нагнувшись, Домослава разглядывала оленёнка. – Все знают, непряха среди девушек и баб – позорище, но наша Василиса – охотница, что хочешь на шкуры обменяет, её каждый в жены возьмёт! А вы, обе, мало прядёте! Вот и идите на посиделки! Небось, на миру, при людях-то стыдно будет веретено отложить. – Разогнувшись, она повернулась к невестке. – Ты чего столбом встала? Хромай на задний двор, разводи костры.

Вперевалку поднявшись на крыльцо, бабушка обняла внучку.

– Добытчица моя. – Прошептала Снежана. – А белочек моих любимых принесла?

– Да чего их добывать? Они же полусонные зимой, тупой стрелой одну за другой сбивала, только успевала стрелы подбирать, а двух вынула из силков. – Достав из-за пазухи снегоступы и кинув их в угол сеней, Василиса сняла под тулупом верёвку и отдала бабушке связку белок. – Готовь, и я с тобой посижу, отдохну.

Прихватив белок, Снежана заторопилась за внучкой в тёплый дом, на ходу ощупывая пушистые хвосты.

Сёстры переглянулись, подхватили из сеней приготовленные котомки.

– Жбан с квасом возьмите! – Крикнул Ведогор, подобрал обронённую дровину. – Чай не чужие пряники жуём, на посиделки дочек не голодными отправляем. – И забормотал, глядя на Годиславу, чтобы не слышала супруга. – Годя, у меня квас уже из ушей льётся, лучше медовой браги хлебнуть. Принесёшь?

– Сейчас за ножами и углями схожу и вынесу, – заговорщически отшепталась Годя.

Две красавицы неспешно вышли со двора, притоптывая намёрзший наст подшитыми кожей валенками.

Из избы выскочил Сотя. Он так и не разделся, только снял платки. Шапку держал в руках, и его кудрявые светлые волосы торчали во все стороны.

– Мне скучно! Я с сёстрами хочу!

Глядя ласковым взглядом на пока единственного сына, Ведогор согласно кивнул и полез за ворот зимней рубахи, за которым у него хранилась вся домашняя нужная мелочь. Нащупал складной ножик.

– Вот, возьми, будешь резать по дереву. Сядешь рядом с Итиром, он толковый резчик, учись. Просить ножик будут – не давай.

– Всегда просят. – Обрадовался Сотя.

– Во-от. – Ведогор с удовольствием погладил волосы сына и надел ему шапку. – В руки давай, а работать не разрешай, затупится. Платки где?

– А ну их к Лешему, платки эти. – Сотя провёл ладонью по вспотевшего лбу. – У конюховского Ныти есть ножик и у Кладиной дочки, Олеси, тоже. И я не буду в платках идти, теплеет же.

– И то верно, ты весь в упарине. – Подошедшая к сыну Домослава поцеловала ребёнка в лоб и поправила шапку. – А Сходя и Олеся, так они дворовые, при князе. У них ножи не свои, им просто так, побаловаться дают. А мы на свои кровные сменяли, поросёнка за ножик отдали.

По привычке Домослава пыталась завязать тесёмки своей на груди и большом животе, но душегрейка не сходилась.

– Я помню, мама.

– Мы все помним – проворчал Ведогор.

На крыльцо вышла Василиса, переодетая в домашнюю рубаху и короткий жупан[18].

– Домослава, тётушка. Вот… Это сёстрам. – Спускаясь по ступеням, она держала две пары сапог в вытянутой руке.

Что Ведогор, что Домослава пооткрывали рты, разглядывая невиданную до сих пор обувку.

– Это откуда ж богатство такое? Это ж кто делал? Это же сам воротник Тимослав мастерил? – Быстро говорила Домослава, боясь взять в руки сапоги.

– Не знаю. Я их на дороге нашла. – Врать было стыдно, и Вася покраснела, но замечала её смущение только мама. – Перед охотой. В лес шла – в сугробе схоронила. А на обратной дороге княжич Гранислав признался – обронил, но отказался брать – велел сёстрам отдать. Говорит, им всё равно скоро замуж идти, в приданое будет. – Польстила тётке Василиса.

– От, в чём наши девки на Масленицу, на смотринах будут удивлять! – Обрадовался Ведогор. Он взял из рук племянницы сапоги. – Это же стоит целую корову.

– Две, – уверенно заявила Домослава, забирая сапоги у мужа. – Тут помимо кожи с двух свинух, ещё сколько пошло на стельки бычьей срезки. – Повернув перед глазами подарок, она восхитилась. – В два ряда жилами прошиты. И вышивка, и бусины… княжеская одежда… И тулово держат, – прощупав кожу, она заключила: – Береста вложена для стояния. В богатые дома девок замуж отдадим…

Сняв петлю с калитки, во двор вошла Любаша.

– Вечер добрый, – проговорила она, не отрывая взгляда от оленёнка на волокуше. – Вот, зашла по-родственному, всё-таки муж мой, Ратибор, тебе, Домослава, двоюродным братом приходится. Помощь нужна?

– Нужна! – Резко ответила хозяйка. – Других родственников от мяса отгонять! Полдеревни сейчас на запах слетится.

Нахмурившись, Любаша положила руки на выпирающий из-под короткой шубки большой живот.

– Грех её обижать, – тихо, но настойчиво сказала Василиса. – На сносях она.

– Я тоже, – чуть тише проговорила Домослава. – Я тоже со следующего месяца буду на сносях.

Не считая нужным влезать в женские разговоры, Ведогор заворчал, примиряя женщин.

– Чего время теряем? Завози, супружница и ты, Любаша, на задний двор волокушу, к навесу для свежевания. – Забрав у Домославы сапоги, он протянул их вверх, на крыльцо, Василисе. – А ты снеси обнову в дом.

С мужем спорить Домославу не учили, и она смирилась с его решением, тут же шлёпнула себя ладонью по лбу.

– Погоди, Ведогор, там бабские тряпки висят.

– Тьфу ты, нечисть какая… – Свояк Васи плюнул перед собою, затем за левое плечо, – Беги, Васька, занавешивай.

В один прыжок Вася проскочила в сени, к берестяному ларю. Откинула крышку, достала четыре куска грубого полотна, а на остальные сверху положила сапоги. И тут же, чуть не упав, выскочила на задний двор через тёмный выход.

За домом, на малых кровяных вешалках, мотались стираные тряпки. Как часто бывает, у женщин, живущих вместе, месячные у них приходили одновременно.

Накрыв тканью замёрзшие на морозе тряпки в неотстиранных разводах, Василиса обтёрла руки снегом.

– Идите! Спрятала от глаз и звериной крови! – Крикнула она и, глянув на стемневшее небо, стала утаптывать снег перед столбами для свежевания скотины.

На зимней стороне дома, на стене сушились распяленная шкура медведя и трёх волков. Шкуры защищали скотный двор, пристроенный к дому от ветра и избавлялись от блох. Медведя добыл ещё отец Василисы, Богуслав.

Навес для свежевания был сделан из двух сосновых брёвен, подпиравшихся с трёх сторон деревяшками поменьше. Сверху перекладиной служил обтёсанный ствол осины, зажелтевший от времени. А над перекладиной, под сугробом снега, серела узкая крыша. Рядом с навесом стоял широкий пень для обработки добычи, чуть дальше пестрел в снегу большой каменный валун, размером с телёнка. Вытащить его со двора за последние лет сто не смогли, и Ведогор приспособил валун для заточки ножей.

С тёмного выхода из дома, боясь поскользнуться, спустилась Годислава, держа в охапку горшок с углями. Поставив его на разделочный пень, достала из-за пазухи кожаный чехол с ножами. Передавая его Ведогору, быстро вынула из кармана передника берестяную плоскую бутыль с крепким ягодным вином, и свояк в пять глотков влил её в себя, запрокинув голову.

К разделочному пню волокушу с оленёнком притащила Домослава. Из скотного двора послышались тревожные блеяние овец, козье мекание и рёв кабанчика.

– Чувствуют, светлые души. – Строгим взглядом Домослава заметила ничего не делающую, по её мнению, невестку. – Годя, хватит топтаться, разводи костёр.

– Ага, – согласила та, и сложила приготовленные дрова в шалашик, сухую бересту всунула в середину. Быстро высыпала на неё тлеющие угли. Огонь сразу же занялся.