Уже во второй раз за это утро Гермиона резко повернула голову на звук распахнувшейся двери. Минерва переступила порог, и её глаза тут же нашли парня, сидевшего в кресле.
— Мистер Малфой, вы не должны были…
— А есть разница? — уже в который раз прервал он профессора. — Разве не от меня зависит, останется ли жива ваша Золотая девочка немного дольше?
В этом было всё дело. Как бы ни заставляла его Макгонагалл, Драко не являлся дураком и теперь прекрасно понимал свою власть. Откажись он, и это испортит ему характеристику, но для директора это означает скорую кончину одной из лучших учениц. По его улыбке было ясно видно, что Малфой понимает, на какой чаше весов находится сам.
— Я хотела сообщить мисс Грейнджер лично, — отрезала Макгонагалл, поджав губы.
— А у нас могут быть секреты друг от друга с мисс Грейнджер? — Драко перевёл на неё взгляд. — Потому что мне казалось, что она буквально умирает от любви ко мне.
— Довольно! — прикрикнула директор. — Я полагаю, что на сегодня время посещений окончено, вы можете быть свободны, мистер Малфой.
— Не буду изображать разочарование, — настоящие эмоции на секунду показались на его лице, олицетворяя гнев, но он слишком быстро отвернулся и, преодолев расстояние до проёма в два шага, громко хлопнул дверью.
Гермиона закрыла глаза, понимая, что моральное облегчение вот-вот отдастся физической болью, но она была готова к этому. Если бы Малфой мог это почувствовать, наверное, ещё несколько раз посмеялся бы по поводу иронии. Ведь его присутствие причиняло ей моральную боль, а отсутствие — физическую. Гермионе нужно было выбирать из двух кошмаров.
— Я прошу прощения, что он так ворвался, мы должны были наложить чары на вашу комнату, — тон декана быстро смягчился, и Грейнджер хотелось бы почувствовать злость, хотя бы в половину соизмеримую с гневом Драко, но она была истощена даже для этого.
— Я просила никому не говорить, — только и выдала девушка, открыв глаза.
— Малфой подписал документ о неразглашении, он зачарован, так что можете быть спокойны, — Грейнджер уже открыла рот, но Макгонагалл предвидела её реплику. — Мы не могли не сказать ему, Гермиона. Он — наша единственная надежда, что вы останетесь в относительном порядке, пока мы не найдём решение для принятия мер.
Ей захотелось простонать. В данной ситуации не хватало только предложений, в которых фигурировал ключевой смысл, состоящий из слов «Малфой» и «единственная надежда».
— Но он… — Гермиона осеклась, подбирая слова. — Из-за него это может усугубиться.
— Вы просто не должны спрашивать у него ничего напрямую, — Минерва сразу поняла, о чём речь и даже наклонилась, будто сокращение нескольких сантиметров между ними поможет гриффиндорке яснее вникнуть в суть. Так, будто бы ей в здравом уме пришло бы в голову спросить у Малфоя, не влюблён ли он в неё часом. В случае его отрицательного ответа, болезнь бы сожрала её за несколько дней. — Послушайте, всё, что вам нужно, — это проводить в его присутствии час в день. У мадам Помфри в начале её интернатуры в Албании был такой пациент, нам очень повезло. Вы можете заниматься своими делами, совершенно друг друга не напрягая.
Это было такое глупое предположение: они с Драко могут находиться в пределах комнаты и не напрягать друг друга. Гермиона едва удержалась от покачивания головой. Как будто Малфой действительно мог быть таким альтруистом. Мысли о том, что он осведомлён о всех причинах и последствиях её заболевания, делали симптоматику ещё хуже, примешивая к ней жгучее чувство стыда и неловкости.
— Но мне нужно на занятия. В этом году экзамены, — эта отговорка едва ли имела место быть.
Экзамены слишком далеки для человека, который находился на последней стадии цветочной болезни, чтобы о них переживать. Но такие привычные вещи хотя бы создавали иллюзию того, что всё в порядке. Ей нужно было что-то делать, чтобы не сойти с ума.
Макгонагалл вздохнула и положила руку на простынь возле её ноги. Женщина явно избегала прикосновений к телу, чтобы не сделать больнее.
— Я предоставлю вам всю программу от профессоров, но совершенно недопустимо, чтобы вы в таком состоянии ходили на уроки. Вам просто противопоказан подобный стресс. Я даже не могу представить, каких усилий вам стоило продолжать учебный процесс последние две недели, судя по заключениям мадам Помфри, — голос учителя балансировал на грани раздражения и жалости. Она точно всё ещё злилась за молчанку своей лучшей ученицы, но считала, что сейчас нотации ни к чему.
— Но Гарри и Рон… — тот росток надежды на сколько-то нормальную жизнь завял после категоричного заявления Макгонагалл.
— Если вы хотите, чтоб они вас навещали, мы разрешим, но только им! — подняла палец в воздух женщина. — Об остальных не беспокойтесь, я объясню ваше отсутствие как-нибудь…
В голове у Гермионы пронеслись реплики Браун о том, что слизеринцы судачили о её беременности, и она вздохнула. Слухи имели потрясающие возможности размножения — позавидовали бы любые микробы во влажной среде. Но это было последней из её головных болей.
— Конечно, я хочу, чтоб они приходили. Они уже, наверное, с ума сходят от… — кашель вырвался из горла Гермионы, и она почувствовала на языке горький привкус цветов.
Откинувшись на подушку, Грейнджер ощутила, как в плече начало колоть ещё больнее, где-то прямо под кожей.
— Я сейчас позову Поппи, она напоит вас одной сывороткой, это должно уменьшить симптомы, — спохватилась Минерва и выскочила за дверь, выкрикивая имя целительницы.
Девушка повернула голову вправо, смотря на тонкий, как паутинка, луч, который пронырой закрался в комнату, несмотря на плотные шторы. Проходили последние дни тёплой осени, совсем скоро наступят холода.
У них с мальчиками была традиция: идти играть в снежки, как только выпадал первый снег. Как-то раз он умудрился выпасть только за день до Рождества, и Гермиона ещё не успела упаковать всем подарки, но от традиции отступать было нельзя, поэтому той ночью девушка не выспалась, подписывая друзьям открытки. Грейнджер закрыла глаза, думая, доживёт ли до того, когда снег белым полотном застелет пожухлую траву в этом году.
***
Гермиона поморщилась, задерживая отвар во рту, не решаясь его сглотнуть.
— Ну же, ну же, мисс Грейнджер, залпом! — поторопила её Помфри, стоя возле кровати и намешивая ещё несколько зелий. — Спасибо мне потом скажете!
— Это что за… лекарство? — жидкость, на вкус похожая на сок из травы без добавления сахара, упала Гермионе в желудок, и она вздрогнула от всё ещё неприятного ощущения.
— От этой болезни нет лекарства, но есть способы облегчить её течение… До поры до времени, — сказала Помфри и дала ей ещё один пузырек, который, к счастью девушки, оказался почти безвкусным.
Вдруг она нахмурилась, слыша, что за дверью нарастают голоса. Явно недовольные тона переплетались и спорили.
— Это Гарри с Роном, — сказала Гермиона, узнав голоса, и повернулась к целительнице. — Я хочу их видеть.
Пустой пузырёк тут же отправился на тумбу, и Грейнджер проверила, застёгнуты ли все пуговицы на рубашке. Зелья Помфри заставляли её лёгкие леденеть — не самое приятное чувство, но гораздо лучше колющих шипов. Иногда ей становилось интересно, было бы хоть на чуточку менее больно, если бы она влюбилась в кого-то, кого характеризовали бесшипные ромашки?
Помфри взмахом палочки открыла дверь и тут же захлопнула собственные записи, прижав папку ближе к себе. Так, будто бы в противном случае мальчики в первую очередь принялись бы её отнимать.
Гарри с Роном ворвались в комнату, красные от споров с медсестрой, которой было приказано никого не впускать, кроме списка оговорённых лиц. Впрочем, так его назвать было трудно. Разве это список, где значатся имена директора и Малфоя?
— Гермиона! — произнесли ребята в один голос.
Помфри тут же на них шикнула:
— Тишина, молодые люди!
Болезнь Гермионы совершенно не предполагала отсутствие громких звуков, но, видимо, когда столько лет работаешь в обществе больных, вырабатывается привычка.
