Получив одобрение Короля, Карло принялся за работу. С этого момента создание деревянных солдат было поставлено на поток. Впрочем, Карло был отнюдь не ремесленник, но будучи истинным творцом, он совершенствовал свои создания и последующие его творения весьма сильно отличались от тех, что повергли столицу в ужас упомянутым майским днём. Последующие его создания всё более оказывались приближенными к образу человека. Их мимика, как и речь, становились богаче, движения более плавными, без механической угловатости, а их разум был более изощрённым и способным к саморазвитию. Роста они, как правило, были невысокого, примерно по плечо взрослому человеку, но большего и не требовалось.
Со временем в отношениях Короля и Карло появился и третий человек – мастер Иосиф. Старый знакомый Карло ещё со времени его путешествий, столь же нелюдимый и замкнутый, это был, вероятно, единственный человек, которого можно было назвать если не другом, то приятелем Карло. Во всяком случае, только он посещал дом Карло, за исключением темнокожих слуг последнего, не говоривших вовсе или же говоривших очень скудно на тарабарском наречии. Даже самому Королю, пытавшемуся пару раз попасть в гости к Карло, было вежливо отказано под различными благовидными предлогами. В молодости Иосиф был кондотьером и повидал немало, затем, после очередного ранения, решил, что с него достаточно, стал оружейником и, вступив в гильдию, достаточно быстро снискал заслуженное уважение со стороны своих собратьев по профессии и в конечном итоге был избран мастером. С того момента, когда создание деревянных солдат встало на поток, Карло стал тяготиться обязанностью первичного их обучения, это отнимало слишком много сил и времени от его основного и любимого занятия – оживления мёртвой материи. Вот тогда и пригодился мастер Иосиф, который за соответствующую плату взял на себя тяготившую Карло обязанность по обучению и муштре и передавал в распоряжение Короля уже обученных солдат. Также важной обязанностью Иосифа было отсеивание новобранцев, обладавших физическими или умственными недостатками, не позволяющими им быть полноценными солдатами. Таковых называли выбраками. Их просто выбрасывали на улицу, где их ждала почти неминуемая гибель от гниения, которое непременно начиналось по прошествии некоторого времени, а также от рук простолюдинов, питавших к деревянным существам суеверное недоверие и инстинктивную ненависть.
Участь выбрака была воистину ужасна. Способные испытывать почти те же страдания, что и люди, они скитались неприкаянные, в ожидании гибели, всеми гонимые, всеми презираемые, больные. Любой из них готов был на любую работу за хлеб и кров, но почти никто не хотел связываться с отродьем явно нечистого происхождения, да и много ли толку от гниющего заживо работника, а необходимость приобретать мазь у Карло делало бы такое предприятие совершенно невыгодным. Даже преступный мир крайне редко пользовался услугами этих отчаявшихся париев, поскольку те были слишком приметны, что создавало дополнительные затруднения в сохранении покрова тайны над содеянным злодеянием.
Именно по причине общего недоверия и неприязни провалился эксперимент Карло по созданию женщин-гомункулусов, которых он думал продавать в качестве домашней прислуги. Ему казалось, что женская внешность, нежный голос и повадки, свойственные женщинам, в которые будут облечены созданные им существа, способны смягчить сердца горожан и усмирить их недоверие. Вскоре он убедился, что глубоко ошибался и что отвращение, испытываемое жителями королевства к его созданиям намного глубже чем он считал. В результате вся немногочисленная партия деревянных существ в женском обличии также оказалась выброшенной на улицу.
Однако в столице был один человек, что не брезговал этими отбросами. Более того, привечая их, он создал весьма прибыльное предприятие, которое окупало содержание их и даже стоимость драгоценной мази. Имя этому человеку было Манджафоко. Он не был уроженцем этой страны, что было ясно даже при беглом взгляде на него. Гораздо темнее кожей и волосом, он говорил с едва уловимым акцентом, происхождение которого не удавалось установить. Про себя он со смехом говорил, что в нём намешано столько кровей, что ему весьма сложно переспать с чужестранкой. Известно, что долгое время он был пиратом и потрошил несчастных негоциантов в далёких морях, где и получил прозвище Бар-Абба. Затем, когда началась трагическая для Тарабарского короля война, поступил к нему корсаром и действовал более чем успешно, потопив четыре валецийских фрегата и разграбив с полтора десятка торговых судов неприятеля, чем заслужил признательность короны. Но с капитуляцией Тарабарское королевство потеряло единственный порт, и перед Манджафоко встал выбор, возвращаться ли в далёкие страны за поисками счастья или остаться здесь. За время своих авантюр Бар-Абба сколотил неплохое состояние, к тому же возраст начал давать о себе знать, поэтому им было принято решение остаться.
Однако бывший пират с его кипучей энергией был не из тех, кто смог бы коротать свой век за бокалом тосканского, лелея подагру и вспоминая былые приключения. Он был ещё исполнен кипучей энергией южанина, требовавшей выхода и выход этот нашёлся. Прожект этого наглеца был одновременно прост и дерзок в своей новизне и презрении к мнению местного общества – он создал собственный театр. Главной особенностью этого театра было то, что роли в нём исполняли отнюдь не люди. Все роли в нём, за редким исключением, исполняли выбраки – те самые парии, которых синьор Манджафоко подбирал искалеченными, больными, погибающими. Впрочем, не следует думать, что данный сеньор подбирал всех без разбору от излишков сострадания к мучениям деревянных существ, он брал к себе ровно столько, сколько ему было нужно, и не более того. Зато тех, кто к нему попадал, он лечил до полного выздоровления, содержал в чистоте и порядке и не скупился на драгоценную мазь.
Смелый замысел вполне оправдался. В борьбе между гадливостью и суеверным предубеждением с одной стороны и болезненным любопытством с другой, победило последнее, и зрительный зал не оставался пуст практически никогда. В выигрыше были все: зрители получали представление, актёры получали хлеб, кров и мазь, карманы Манджафоко звонкую монету, а казна подати.
***********************************************************************
Впрочем, как уже было сказано, в городе был человек, которого всё происходящее угнетало и наводило на самые мрачные размышления. Была поздняя осень, и холодный дождь вперемешку с редкими снежинками с утра омывал остывающую от летнего жара столицу, словно материнские слёзы лицо умершего от горячки сына. Стены базилики Святого Публия были переполнены людьми, собравшимися на вечернюю мессу, служить которую обещался сам архиепископ. Его Преосвященство в тот вечер был бледнее обычного, вёл службу сосредоточенно и несколько более сдержанно и сухо, чем обычно. После того как смолкли последние звуки органа, звуки, обращённые, казалось, не к людям, ибо не в силах человеческих постичь всю полноту гармонии, в них таящейся, а к ангелам, притаившимся в укромных уголках под тёмными сводами базилики, Его Преосвященство обратился к прихожанам с проповедью.
– Братья и сёстры, – прокатился по храму его проникновенный баритон. – Все мы дети Господа нашего и созданы по образу и подобию Его. Как и Господь наш, мы наделены любовью ко всему сущему, ибо всё, что вокруг нас, – он сделал широкий жест рукой , – это творение Господа, на всём благодать Его.
И мы, как смиренные дети, любим нашего Отца.
Любим подобных нам, любим хлеб, что Он даёт нам, любим наш домашний очаг, что наполняется Его огнём, любим и саму любовь, что живёт в наших сердцах. Но значит ли это, что мы должны любить только то, что приносит радость в наши сердца? Что греет тела наши и души, что даёт нам отраду в нашей недолгой земной жизни?
Конечно же, нет!
Кардинал возвысил голос. Дождь вперемешку со снегом барабанил в своды, стёкла и дверь базилики, люди зябко жались друг к другу.
