Когда жвачка закончилась, исчезло и волшебство. Я жаждал продолжения. Поэтому, как только стемнело, и все улеглись спать, я встал и тихо прокрался в чулан, где стоял чемодан нашего гостя. В чемодане обнаружился целый блок вожделенных резинок, и я стащил его, недолго думая. Понимал ли я тогда, что воровство – это грех? Знаю точно: я был уверен, что никто пропажи не заметит, однако уже на следующий день мои брат и сестра усадили меня на стул и наговорили много нелицеприятных слов. Они сделали очень строгие лица и объяснили мне всю глубину моего падения, добавив, впрочем, что в детстве такое со многими случается. Они ничего не сказали родителям, вернули жвачку на место, а я усвоил этот урок на всю жизнь.
Через некоторое время со мной приключилась еще одна не слишком приятная история, и тоже с участием чужого чемодана. Я наткнулся на него однажды летом, возвращаясь с Москва-реки и, как всегда, сокращая путь через сады соседней больницы. Чемодан был явно кем-то припрятан в одном из заброшенных гаражей. Заглянув в него, я обнаружил внутри целый боевой арсенал: патроны, пули и даже пакет черного пороха. Я огляделся вокруг, никакой опасности не заметил и потащил свою находку в сторону дома, где благополучно спрятал ее в своем тайнике.
На следующий день, распираемый гордостью, я созвал всех друзей и соседей. Мы разожгли костер и стали кидать в него найденные трофеи, наслаждаясь салютом. Однако, после того, как одна пуля просвистела совсем рядом со мной, мы как-то быстренько свернулись и ушли, пока нас не заметили. Под занавес, уже на улице, мы решили поджечь порох. Накрапывал дождь, и, после нескольких неудачных попыток, было решено зайти в подъезд. Мы разложили порох, и один из мальчишек повзрослее поднес к нему зажженную спичку.
Взрыв прозвучал неожиданно. Поднялся язык огня высотой в метр. Все бросились во двор. Никуда не побежал лишь тот парень, что подносил к пороху спичку. Он лежал ничком, рыдая и закрывая ладонями обожженное лицо. «Скорая» приехала быстро, увезла парня в больницу, а еще через несколько минут раздался скрип тормозов милицейской машины, и два милиционера направились к нам на четвертый этаж.
Меня вызвали из комнаты и попросили показать боеприпасы. Сначала я был непреклонен, но затем поймал долгий взгляд старшего брата и проводил всех к своему тайнику. Чемодан открыли. Надо ли говорить, в какой ужас пришли мои бедные родители, когда увидели его содержимое, и как долго еще приходили в себя и умоляли меня быть осторожнее?
Более осторожным я не стал, хотя и перестал таскать в подъезд всякие бесхозные предметы, так что родители старались как можно реже оставлять меня без присмотра. Как только начинались летние каникулы, меня отправляли в лагерь, где мы были заняты целыми днями. Вставали под звуки трубы, делали зарядку, обливались холодной водой, гоняли в футбол. Играл я так себе, особым талантом не отличался, но защитником при этом был хорошим – пройти меня было практически невозможно, потому что любая вражеская атака завершалась потасовкой. Но больше всего в лагере мне нравилось ходить в походы: в лесу мы собирали грибы и землянику, нанизывая ее на травинки. Пекли картошку в костре, купались в речке и лазали на колхозные огороды. Участвовали в конкурсах, ярмарках и военной игре «Зарница». По ночам забирались к девчонкам в палату и мазали их зубной пастой. Сейчас в это поверить трудно, но поначалу я ехать в лагерь не хотел – так, что накануне отъезда даже разорвал свою путевку и выбросил ее в окно. И тогда мой брат быстро спустился вниз, собрал клочки и объяснил мне, как много пришлось работать нашему отцу, чтобы я смог отдохнуть летом в лагере. И мне стало очень стыдно.
Точно так же, как котенку нужна кошка, чтобы научить его выживать и охотиться, ребенку нужна семья, которая научит его быть человеком.
Глава пятая. Наш Иерусалим
Мне было лет девять, когда к нам приехали журналисты. К тому времени семья наша успела прославиться, в разных газетах о нас помещали небольшие статейки и очерки. Но издание, которое заинтересовалось нами на этот раз, было намного авторитетнее – так, во всяком случае, нам объяснили соседи.
Корреспондентом оказалась милая женщина лет тридцати, совершенно не похожая на тех журналистов, которых мы видели в кино. Она расспрашивала нас обо всем очень заинтересованно, а потом внимательно слушала ответы и записывала что-то в свой потертый блокнот, в то время как фотограф ходил по дому и молча щелкал затвором камеры.
Речь в основном шла о том, как мы все успеваем, каким образом помещаемся в нашей сорокапятиметровой квартире, хватает ли нам еды и одежды, и как, несмотря на все это, нам удается сохранять позитивный настрой. Мама показывала им железную кровать, на которой спали мы с отцом и младшим братом, раскладной диван для двух старших и спальню, в которой ютилась она сама вместе с моими сестрами. Говорила про наши хобби и увлечения, про то, как удается совмещать работу и воспитание девятерых детей. По всему было видно, что ни милая женщина-корреспондент, ни молчаливый фотограф не понимают, как мы живем.
По случаю визита прессы, дома собралась вся наша семья, включая старшую сестру Лену и двух ее детей. Не хватало только Людмилы, самой старшей, которая в то время жила уже далеко от Москвы. На столе было больше тарелок, чем еды. Чтобы накормить всех, мать приготовила огромную кастрюлю борща и нарезала много белого хлеба. И фотограф сделал снимок, который потом появился в газетах, и до сих пор хранится в моем семейном альбоме. Но главное было не это, а то, что мы собрались все вместе и были счастливы.
После борща корреспондент призналась, что приехала к нам не просто так, а по заданию свыше – чтобы осветить непростую жизнь советской многодетной семьи. Оказалось, что мой старший брат Коля еще перед уходом в армию отправил заказное письмо на имя Валентины Терешковой, к тому времени уже покорившей космос и теперь возглавлявшей Комитет советских женщин. «Теперь нам обязательно начнут помогать», – говорили гости. Так и случилось. Чуть ли ни на следующий день к нам пришли из жилищного комитета и поставили родителей на очередь, а еще через несколько месяцев – срок небывалый! – вручили ордер на новую четырехкомнатную квартиру в доме с лифтом. Дом этот находился на другом конце Москвы, на самой окраине, но какое это имело значение? Но самое интересное, что спустя некоторое время в одном из советских фильмов появился герой, чрезвычайно похожий на моего отца, у которого была не только жена, очень напоминавшая нашу мать, но и созвучная нашей фамилия.
Дальше детство мое протекало относительно спокойно. Хулиганил я реже (хотя, как и многие в этом возрасте, частенько бывал идиотом), а братья и сестра помогали мне в учебе и житейских трудностях. Темперамента во мне не убавилось, но, в целом, я был довольно спокойным, учился прилежно и ходил почти в круглых отличниках. И часто ездил с кем-нибудь из родителей в Нальчик, где останавливался уже у своей родной сестры Люды.
Вот где была моя отдушина. Люда жила с мужем и детьми в собственном доме, с садом и огородом. Во дворе, помню, был даже курятник, так что каждое утро мы ели настоящую яичницу или омлет. Муж ее Эдик любил меня и всю нашу семью, племянники были ненамного младше меня самого, и надо признать, что жилось мне у них гораздо интереснее, чем в Москве. Эдик занимался выделкой меха, и именно он приучил меня с детства к этому ремеслу.
Я, хоть и был хулиганом, но при этом каким-то чудом оставался послушным ребенком, отца и мать любил и ценил бесконечно. Отца, впрочем, видел значительно реже. От матери же доставалось нам всем по полной программе – она хоть и была доброй женщиной, но запросто могла отхлестать любого из нас мокрым полотенцем. Помню, как мама звала меня с улицы на обед или ужин. Ее первый, еще спокойный, окрик я слышал не всегда, зато второй, в котором появлялись уже металлические нотки, заставлял меня мчаться домой со всех ног.
