Новый командир роты понимал, что надо как-то реагировать, но не придумал ничего лучше, как отправить нас всех на марш-бросок на десять километров и с полной выкладкой. По возвращению, парню устроили «темную», хотя лично я был против. Его подняли ночью, надели на голову наволочку и врезали каждый по разу. Удивительно, но это сработало: про опиум он забыл до конца службы.
Близился дембель, и это были, наверное, самые лучшие времена за последние два года. Я снова занимался спортом, играл с сослуживцами в футбол и волейбол. Вспомнил свои музыкальные навыки и начал играть в группе, осваивая на ходу другие музыкальные инструменты: бас-гитару, аккордеон и ударные. Свободные вечера мы проводили в актовом зале, разучивали песни про невест, матерей и «гражданку». Была у нас и еще одна отдушина – большой футбол. Шел Чемпионат Европы, и мы болели, как сумасшедшие, за сборную СССР, которая дошла-таки до финала, но в итоге все же проиграла голландцам. Временами случались и краткие романы с местными девчонками, которым почему-то так нравились российские солдаты, что они даже умудрялись пробираться по ночам к нам в казарму.
Перед самым отъездом домой я успел захватить международные учения под названием «Дружба-88», за которые меня даже отметили одноименной медалью и грамотой. Кроме СССР, в них участвовали войска Венгрии, Чехословакии и других стран. Это были серьезные учения, за маневрами наблюдали военачальники самого высокого ранга. Как водится, наша рота прибыла первой и очень хорошо подготовила все для размещения советских войск. У меня в подчинении было отделение из пяти человек, приставленных к заместителю штаба дивизии. Каждый взвод нашей роты выполнял определенную функцию по сбору разведданных и постоянному наблюдению. Несколько раз приходилось прокрадываться по ночам на объекты противника и приводить «языка». Во время захвата разрешалось применять навыки рукопашного боя и стрелять для острастки холостыми патронами.
Воевали мы хорошо, но еды, как всегда, не хватало. Когда провизия закончилась совсем, я, наученный горьким опытом, решил взять инициативу в свои руки и пошел договариваться с союзниками-мадьярами. Венгерский я к тому времени уже понимал неплохо, но официальные переговоры вести еще не приходилось. В результате, мы умудрились обменять на ящик тушенки несколько комплектов маскхалатов и теплых кальсон. Наевшись сами, мы решили накормить и командира, но молодой лейтенант, вместо того, чтобы принять наши дары, пригрозил подать на меня рапорт. Уж очень я не нравился нашему командиру, который только недавно сменил нашего бывшего взводного. Бывали у меня, конечно, различные конфликты с прапорщиками или сверхсрочниками, о голову одного из которых я даже гитару разбил, но с офицерами я все же старался не цепляться. А этому я явно не понравился своим происхождением, ведь я был из Москвы, а он – из Санкт-Петербурга. Такое постоянное противостояние. Этот питерский лейтенант любил на политзанятиях порассуждать о моей национальности, а один раз хотел при всех лишить меня сержантского звания и даже отправил подметать двор, хотя по уставу не имел никакого права этого делать, так что и сам чуть было ни лишился своих погон. Но тогда, впрочем, возмущался он недолго и уже той же ночью постучал в дверь машины, где я спал, и попросил пару банок контрабандной тушенки. На этой мажорной ноте учения закончились, и, как мне тогда казалось, закончились и все мои армейские приключения. Однако, еще один неприятный эпизод «на сладкое» мне все же достался.
С гауптвахты нашей части сбежали несколько молодых солдат, прихватив с собой автомат. Всю роту быстро подняли по тревоге и поставили в ружье. Это были уже не учения – нам выдали боевые патроны и приказали стрелять на поражение. Беглецов скоро нашли, и между нами произошла настоящая перестрелка, но, к счастью, все обошлось без последствий.
Я собирал чемодан и ждал самолет в Москву. Однако вылет мой задержался на целый месяц, так как многие из моих товарищей по призыву долечивались в госпиталях и психоневрологических клиниках. Не всем так повезло, как мне, и не все смогли выдержать жестокое испытание военной службой.
В итоге, лишь в ноябре, самым последним из всех дембелей, с аксельбантами и медалями на груди, и огромным жизненным опытом за плечами, я покидал свою военную часть. Я представлял, как однажды, в далеком будущем, вернусь сюда простым туристом и пройду по местам своей боевой славы. Мне дали хорошую характеристику для поступления в институт и направление в ряды КПСС. Но для меня все это было неважно. Я не видел родителей и братьев два года и думал только о том, как открою, наконец, дверь своей квартиры и обниму их всех. Я летел самолетом до Киева, а потом ехал поездом – до Москвы. Я возвращался другим человеком.
В Москве уже была зима, и шел снег. Я вышел из здания вокзала, вдохнул полной грудью родной морозный воздух и отправился ловить такси.
Армия – не лучшая школа жизни, но иногда приходится воевать. Выжить любой ценой – не цель. Гораздо важнее – остаться человеком.
Глава четырнадцатая. Притча длиною в жизнь
Но я еще не вернулся. Те полчаса, что я провел в такси, мчавшем по заснеженным московским улицам, мимо светофоров, перекрестков, пешеходов – все тех же, но все же уже навсегда и неуловимо изменившихся, мимо насквозь прозрачных зимних бульваров, ларьков с сигаретами, троллейбусов, серых сугробов – я был между двумя мирами, двумя своими жизнями, уже не там, но еще и не окончательно здесь. Я узнавал и не узнавал двор, где прошло мое детство, лестницу, подъезд. Незнакомый голос ответил мне из-за двери, у которой затормозил я и поставил, наконец, свой огромный армейский чемодан, но, когда она распахнулась, увидел я на пороге своего младшего брата, который оказался выше меня ростом. Не успел я произнести что-то вроде «гвардии старший сержант, отличник боевой и политической подготовки…», как он крепко обнял меня и крикнул куда-то в недра квартиры: «Братишка вернулся!». На крик из кухни выбежала мама. Я так часто представлял себе эту встречу с ней, что теперь все никак не мог поверить, что это не сон. Я не отпускал ее долго-долго, и она никак не могла на меня наглядеться и все плакала от счастья. Немного погодя приехал из своего магазинчика отец и тоже, чуть не плача, хлопал меня по плечу. Следом явилась одна из старших сестер, Лариса, а к вечеру стали собираться и все остальные.
Я привез всем подарки. Матери – красивый платок, отцу – рубашку, сувениры – братьям и сестрам. Повинуясь какому-то детскому порыву, накупил горы жвачки. Меня расспрашивали о Венгрии, о тамошних людях, рассказывали о переменах, случившихся в стране во время моего отсутствия: о перестройке, кооперативах, сухом законе и гласности. В шутку ругали племянника Семку, который, пока меня не было, выловил из пресловутого аквариума всех золотых рыбок. Смотрели мой армейский альбом. Отец опытным глазом разглядел на одном из снимков синяк под глазом и засмеялся: «Что, побили опять?».
Стол был заполнен маминой едой, вкус которой я почти забыл на армейских кашах, но который мгновенно вернул меня домой, в детство. Я взял гитару и пел что-то про армию, друзей и матерей. Это был самый теплый вечер за последние два года. Мне казалось, что с тех пор, когда я сидел вот так вместе со всеми за столом, прошла вечность. В сущности, так оно и было. Я ушел из дома мальчиком, а вернулся взрослым мужчиной.
Следующие два дня я отмокал в ванне и отъедался бутербродами со сливочным маслом. Младший брат Игорь был со мной практически неотлучно, хриплым взрослым басом рассказывая мне о своих занятиях восточными единоборствами под руководством моего хорошего друга и о том, что в честь моего возвращения его отпустили из училища и велели передавать мне привет. Затем приехал старший, Саша, привез полный комплект зимних вещей, включавший супермодную кожаную куртку, и выдал денег на первое время. Пока я служил в армии, Саша успел жениться еще раз, зарабатывал хорошо и жил теперь отдельно. Он был начальником цеха по производству товаров легкой промышленности, и под его началом работал еще и наш зять Арнольд. Одним словом, благодаря Саше, в новый этап своей жизни я вступал хорошо одетым и с карманными деньгами.
