Забрали нас только под утро. Меня определили в помощники к заместителю командира полка – суровому майору, который руководил учениями из деревянного шатра. Несмотря на то, что в стенах шатра были щели толщиной в палец, его все же неплохо прогревала походная печка. Я пил крепкий чай, каждый час проверял состояние телефонной связи и скоро начал было думать, что мне повезло, и все самое страшное уже осталось позади. Однако той же ночью сигнал оборвался, поэтому я нацепил свой автомат, взял в руки фонарь и пошел в лес, чтобы найти место обрыва.
Конечно, я надеялся, что, обрыв где-то рядом, и что я вернусь быстро. Но я все лез и лез по сугробам, а обрыва все не было и не было. В лесу было темно, возились и выли какие-то звери, и мне пришлось собрать всю свою волю в кулак и не оглядываться. Спустя пару часов, обрыв был все же найден. Я соединил провода и двинулся обратно, держась за кабель, как за спасительную нить. До шатра я добрался лишь к утру, пройдя в общей сложности километров двадцать. Майор снова напоил меня чаем и приказал отдыхать целый день, что я и делал с большим удовольствием.
Следующие несколько дней все было спокойно, если не считать того, что мы с майором промерзли до костей в своем шатре, хотя и подкидывали без конца дрова в походную печку. К тому же, мы голодали. Дороги замело так, что машина с провизией не пришла. После долгого ожидания, мне, как младшему по званию, пришлось совершить еще одну вылазку через проклятый лес – на этот раз, за пайком.
Дошел я довольно быстро, но пайка мне не дали – сказали, что у них на складе все под расчет, и что машина с продуктами уже выехала в нашу сторону. По-прежнему голодный, обмороженный и злой, я отправился назад. Появление мое в шатре с пустыми руками было встречено таким матом, который мне в моей недолгой жизни слышать еще не доводилось. Майор страшно ругался и грозил своим подчиненным трибуналом, и одновременно извинялся передо мной и просил, чтобы я не сердился. Через пару часов машина таки пришла, мы наелись, а потом пили чай с сухарями и сахаром, и он мне много рассказывал о своей жизни.
С этими учениями заканчивалась и первый этап нашей службы. Приехала мама, и мне дали увольнительную на целых два дня. Мама поселилась в домике по соседству, откармливала меня, расспрашивала обо всем и буквально не сводила с меня глаз. Эти два дня пролетели мгновенно, но вместили в себя целую вечность. Я знал, что ближайшие полтора года проведу за границей и до самого дембеля не увижу своих родителей.
Скоро я сдал все экзамены, мне присвоили звание сержанта и диплом радиотелеграфиста первого класса. С распределением мне повезло – в то время, как половина роты уехала в Афганистан, меня направили в Венгрию, где в то время находилась дивизия Западной группы войск.
Голод, страх и неизвестность – лишь этапы большого пути. Что бы ни происходило вокруг, не останавливайся.
Глава тринадцатая. Секешфехервар
В Венгрию поехал я один. Время в пути пролетело незаметно, и его сильно скрасил стремительный роман с хорошенькой проводницей. Эта милая женщина с золотой фиксой во рту, хоть и несла всю дорогу несусветную чушь, но являлась для меня в те минуты единственной радостью. На границе я вышел из поезда, и меня еще несколько дней держали в перевалочном военном лагере, а потом, вместе с другими молодыми солдатами, отвезли в часть. Так я впервые в жизни оказался в Европе, в городе под названием Секешфехервар. Штаб нашей дивизии находился в самом центре Секешфехервара и сам, в свою очередь, представлял собой отдельный городок, с глухим забором, казармами, административными зданиями и бензоколонкой. Весь городок был секретным объектом, и потому в письмах домой я не указывал обратного адреса, а лишь ставил номер почтового ящика.
На территории штаба располагалась комендантская рота разведки, состоящая из пяти взводов. Офицеров здесь было примерно столько же, сколько солдат. Меня определили во взвод ПВО, сразу же выдали новую форму, погоны и хромовые сапоги, и повели знакомиться с командирами и личным составом. Выяснилось, что я буду нести боевое дежурство, подчиняться лично заместителю командира дивизии и жить по индивидуальному расписанию. Уже на следующий день я заступил на вахту, так толком и не разобравшись, кто же я такой.
Прошла неделя, и в казарме все узнали, что я, хоть и ношу сержантские погоны, но отслужил всего полгода. Таким образом, для местных дембелей мой статус был ясно определен, и очень скоро случился мой первый серьезный конфликт.
Однажды утром во время умывания я вдруг получил такой неожиданный и сильный удар по пояснице, что у меня перехватило дыхание, и зубная щетка отлетела в сторону. Я повернул голову и разглядел невысокого коренастого парня из старослужащих, который ждал, пока я отдышусь и развернусь к нему лицом, чтобы выслушать правила поведения молодых бойцов. Вместо этого я ударил его сам, и драка завязалась почти мгновенно. Парень этот явно был на гражданке боксером, и потому досталось мне от него сильно, но это было не главное. Главное – то, что я не позволил ему унизить себя. Разговор наш, разумеется, не был закончен.
Той же ночью меня и еще нескольких молодых солдат, разбудили и провели инструктаж. Нам объяснили, что здесь все живут не только по уставу, но и по законам дедовщины, так что мы обязаны подчиняться, стирать чужие носки, убираться и вообще делать все, что нам велят. Коренастый при этом очень пристально посмотрел на меня и спросил, все ли мне понятно. Я ответил, что правила уважаю, но стирать никому ничего не собираюсь, а подчиняться буду только своему непосредственному командиру.
Завязалась новая драка. Из десяти новобранцев лишь двое повели себя, как мужчины, а остальные на все соглашались и только слезно просили не бить их слишком сильно. Силы были явно неравны. У дембелей была особая манера наносить удары прямо в грудь, чтобы не оставлять синяков. Это называлось «выговор с занесением в грудную клетку». Несмотря на это, свой синяк под глазом я тоже получил.
Наутро на все вопросы командира я упрямо отвечал, что ударился о косяк в темноте. Конечно, никто мне не поверил. Зато после дежурства ко мне подошел один из вчерашних дембелей и сказал спасибо за то, что я их не сдал. Мне до его благодарностей не было никакого дела, но эпизод этот стал важным для моей адаптации на новом месте службы. Дедовщина в этой роте была страшная – даже хуже, чем внутри Союза. Но меня больше не доставали.
Каждую ночь, когда все крепко спали, я нес вахту и принимал зашифрованные кодировки в эфире служб ПВО. Школа радиста, пройденная в учебке, не прошла даром – даже в полусне, практически на автопилоте, я умудрялся записывать послания, идущие в эфире на большой скорости. Получив зашифрованную радиограмму, один из моих подчиненных выводил координаты на специальный планшет, напротив которого сидел дежурный офицер. Как только на экране появлялась цель, ее вели и проверяли на случай опасности. Если границам СССР что-то угрожало, давалась команда цель уничтожить. Помню, как однажды случился серьезный переполох: один молодой немец на своем самолете не просто пересек советскую границу, но и долетел до Москвы и приземлился прямо на Красной Площади. Не знаю, почему никто тогда не рискнул дать команду сбить его, но поплатился за всех министр обороны: Горбачев, который в те годы был президентом СССР, в тот же день отправил его в отставку. Наблюдая за тем, как разворачиваются события, я думал: какая удача, что парень этот решил пересечь не наш участок границы и не во время моего дежурства!
Я быстро учился, меня ценили, командир дивизии здоровался со мной лично. Мне уже присвоили звание гвардии старшего сержанта, уровень кандидата в мастера по азбуке Морзе (думал ли я о таком, когда завоевывал свои спортивные трофеи?), в подчинении у меня находилось несколько человек. Я начал курить.
Сигареты в роте были бесплатными. В казарме всегда стояло несколько ящиков «Северных» или «Гуцульских», самых дрянных, десятого класса, без фильтра. Казалось, нас специально к ним приучают, чтобы отвлечь от прочих мужских радостей. Раз в неделю мы получали увольнительные и ходили гулять в город – каждый раз все вместе. Не знаю, почему, но нам было запрещено выходить на улицу по одному. Секешфехервар оказался чудесным, очень красивым, зеленым, с замечательной архитектурой. Даже зимой здесь не было снега, только лили непрерывные холодные дожди. Витрины ломились от невиданных продуктов. Понятно, что все карманные деньги мы оставляли в местных магазинах. Мне как сержанту платили чуть больше, чем простому солдату – в пересчете на венгерские форинты, выходило целых пять рублей. Но в те времена мне и этого хватало.
