Но самым удивительным во всей этой антихристианской шумихе является то, что сегодня (впрочем, как и в прошлом) обвинения христиан в насильственном навязывании своей веры звучит со стороны людей с атеистическими взглядами. Уж кто-кто, а они могли бы скромно промолчать на этот счет, т. к. на фоне огромного количество жертв минувшей советской, атеистической эпохи, эпохи, которая унесла десятки миллионов жизней наших (и не только наших) сограждан, стыдно пытаться раздуть «кровавый» сюжет Крещения Руси, опираясь лишь на несколько, не всегда адекватно понимаемых, примеров конфликтов, имевших место между христианами и язычниками в Древней Руси. Недобросовестность атеистической критики проявляется даже в том, что сам подбор подобных фактов растягивается на период с 10-го по 13-й, а иногда даже и по 14-й век. Так, например, фактом насилия над язычниками считается церковное постановление от 1285 года, повелевающее «отлучать от церкви тех, кто ходит к волхвам и обавникам». Таким образам христианство обвиняется, с одной стороны, в заигрывании с языческой идеологией (т. е. в двоеверии), а с другой стороны данный запрет подается как насилие над свободой воли человека. Хотя, на самом деле, он может быть воспринят исключительно как желание Церкви сохранить чистоту веры и нежелание христиан идти на какие-либо компромиссы с язычниками и, в том числе, на компромиссы с собственной совестью. Удивительно, но даже сам факт свержения языческих кумиров (т. е. деревянных статуй языческих идолов) князем Владимиром воспринимается как факт насилия и примером того, что Русь крестили «в кровавой купели». Думаю, что подобный пример, как, впрочем, и многие другие примеры, явных натяжек и передергиваний со стороны враждебно настроенных по отношению к христианству элементов можно будет оставить без комментария.

Закончить этот раздел мне бы также хотелось словами математика В. Н. Тростникова: «Несколько лет назад мой старый знакомый, один из крупнейших математиков современности, попросил меня свозить его в Троице-Сергиеву лавру. Зная о его материалистическом воспитании, я выразил удивление. Понизив голос, академик сказал мне: «Я не настолько глуп, чтобы быть атеистом»[108].

Один из умнейших агностиков нашего времени спросил меня как-то: как я считаю, становится человечество лучше или хуже или не меняется? Он был уверен, что назвал все возможные варианты. Он не видел, что все это – отчеты и схемы, а не картина и повесть.

Я спросил его, как он считает: мистер Смит из Голдер-Грин стал лучше или хуже или же не изменился от тридцати до сорока лет? Тут он начал догадываться, что это зависит от мистера Смита, от его выбора. Он никогда раньше не думал, что путь человечества – не прямая линия, прочерченная вперед или вверх, или вниз; он извилист, как след через долину, когда человек идет, куда хочет, и останавливается, где хочет, может пойти в церковь, может свалиться пьяным в канаву. (Честертон. «Вечный человек»)

Ближе к концу 80-х годов в советском обществе стала стихать волна религиозной критики и богоборчества (один из пиков которой приходился на период хрущевских гонений на христианскую Церковь). В научных кругах (впрочем, как и вообще в кругу советской интеллигенции) начал проявляться интерес к более тщательному изучению религиозных доктрин и истории религии. В этот период появляются на свет более глубокие работы, касающиеся истории христианизации Руси.

Для авторов этих работ был характерен отход от грубой атеистической пропаганды и очернения всего религиозного (в том числе и христианского). Появляются первые экскурсы в догматику и неуверенные попытки исследования внутренней сущности как язычества, так и христианства[109]. Присутствует даже положительная оценка как языческой, так и христианской религиозной культуры, в том числе признается большой вклад христианства в развитие древнерусского государства и общественных отношений. Однако по своей сути все эти исследования также являлись исследованиями атеистического содержания[110]. К сожалению, и до сего времени эта тенденция, доминирующая в гуманитарной науке, не преодолена.

Видимо, еще слишком сильны связи с прошлым советской исторической школы, а большинство современных историков имеют своими учителями корифеев советской гуманитарной науки (к слову сказать, среди которых встречались приятные исключения, например академик Д.С. Лихачев).

В целом, общая картина описания древнерусской религиозности приобрела следующие черты: – религия как таковая перестает быть анахронизмом и примитивным предрассудком. Теперь религиозные доктрины включаются в общий культурный контекст развития человечества, т. е. как бы признается эволюционная ценность религии как таковой (мол человек развивался и шел в своем культурном развитии от более примитивных форм к менее примитивным и далее, к высоким достижениям в области религиозной культуры, богословия и философии)[111].

Первые работы, в которых были сделаны подобные выводы, появились уже в конце XVIII века: «В конце XVIII столетия французские «просветители» Вольней и Дюпюи впервые попытались разрешить христианство в систему мифов. Шарль Франсуа Дюпюи (+1809), которого современные мифологи считают своим родоначальником, выпустил огромный (в виде трех томов) труд под заглавием: «Происхождение всех культов или всеобщая религия» (1794), в котором утверждал, что «существо, освященное под именем Христа, «это солнце… Христиане – это лишь почитатели солнца», что «христианская религия, подобно прочим религиям, основана на почитании солнца, сохранила те же обряды, те же догматы, те же мистерии, какие были у других религий»…

В XX столетии вышло чрезвычайно большое количество работ на различных языках с попытками дать мифологическое истолкование христианства, в 1904 году итальянец Эмилио Босей, под псевдонимом Милезбо, напечатал книгу «Иисус никогда не существовал, в которой доказывал, что Христос – солнечное, мифическое божество, аналогичное Кришне, Будде, Адонису. В 1906 году выступил американец (по специальности математик) Вильям Бенграмен Смит с работами: «Дохристианский Иисус» и «Ессе Deus». В. Голландии профессор философии Боллаид в ряде трудов выводит христианство из Александрии, из слияния там в одно целое греческой философии и иудейского эллинизма. Одновременно с этим выходят работы так называемых «панвавилонистов» – Ф. Делича, Иенсена, Гункеля, Иеремиаса Винклера и др. – ассириологов, которые задаются целью найти следы вавилонских мифов в библейской религии и, в частности, в христианстве…»[112]

Увы, но данный подход (т. е. подход, при котором христианство признается, в лучшем случае, лишь вершиной общечеловеческого мифологического творчества, а в худшем – сводится на уровень примитивных религиозных мифов) и по сей день является чуть ли не самым распространенным в современной исторической науке.

Логическим следствием вышеуказанного подхода в изучении феномена христианской религии явилось то, что при описании тех или иных исторических событий, непосредственно связанных с распространением христианства на Руси (т. е. вопросом, который мы будем детально разбирать во второй части нашей работы), на передний план стал выдвигаться культурный контекст, а контекст собственно религиозный стал отодвигаться на задний план или попросту игнорироваться. Проще говоря, христианская вера стала преподноситься исключительно как КУЛЬТУРНЫЙ ФЕНОМЕН. И действительно, признав религиозную основу христианства всего лишь продуктом мифотворчества, историки, видимо, посчитали исследование мифов, в некотором смысле, несерьезным и ненаучным занятием (занятием более достойным для этнографа) и принялись исследовать внешнюю сторону христианства, а именно; ХРИСТИАНСКУЮ КУЛЬТУРУ.