– С ней же все будет хорошо? – прошептала я.
– Ты, главное, ничего не бойся, доктор уже в пути.
Мама лежала на кровати, длинные светлые волосы в беспорядке разметались по подушке, а все тело колотило от лихорадки. Пока мы умывались, я смогла успокоиться, но, увидев мать, снова начала тихо всхлипывать. Обернувшись, я поняла, что отец вышел из комнаты, и мне оставалось только слушать частое и прерывистое дыхание, которое иногда переходило на хрипы. Я тихо-тихо подошла к кровати и присела на краешек, стараясь не потревожить маму. Она находилась в полубеспамятстве, но все равно смогла легонько сжать пальцы, которые я незадолго до этого вложила в свою ладонь. Я сидела и вглядывалась в бледное лицо с посиневшими губами и носом. Но даже в таком состоянии мама казалась мне очень красивой, потому что… Потому что это же моя мама, по-другому не могло быть.
Спустя некоторое время она провалилась в полусон-полузабытье. Тогда я все-таки решила попробовать исцелить ее рану. На тумбочке оставался острый нож, который я аккуратно разрезала бинты. Стоило снять повязки, как кровь потекла с удвоенной силой и нехорошо запузырилась. Кровь стекала по моим пальцам, а ранение все не затягивалось, как я ни старалась себе это представить. Впервые в жизни у кровати умирающей матери я испытала липкий ужас, который заставлял все мысли вылетать из головы, а сердце стучать в бешеном ритме. Осознав, что ничего не могу сделать, я беспомощно захныкала, не в силах посмотреть на лицо мамы.
Внезапно кончики моих пальцев озарились зеленоватым сиянием, из-под них начали вылетать маленькие искорки. Я тихо охнула, но рук все-таки не убрала, продолжив сидеть на матрасе. Я толком не знала, что делаю, но мне казалось правильным по-прежнему держать ладони над телом мамы. Отвлек меня звук открывшейся двери, и я осознала, что это пришли папа и лекарь, пожилой мужчина плотного телосложения. Дальше раздался вскрик отца, а потом он оттащил меня от кровати, крепко прижав к себе.
Голоса заставили маму открыть глаза, но она явно не понимала до конца, что происходит. Только рассеянно посмотрела на доктора, который уже начинал осмотр.
– Вирр2 Прайд, – произнес лекарь спустя некоторое время с легким недоумением, – когда я вошел в дом, вы сказали, что у вашей супруги пробито легкое. Но я могу смело заявить – это не так. Более того, рана не представляет опасности для жизни вирры Амелии. Я не знаю, что произошло в этой комнате, но это определенно можно считать чудом.
Все это время, что доктор осматривал маму, папа продолжал держать меня на руках. Звуки долетали, как сквозь подушку, а в глазах иногда появлялась темнота. Единственное, что выхватывал взгляд, – мои окровавленные руки. Но я все равно смогла расслышать, как облегченно выдохнул отец.
– Иди сюда, Дориан, – прошептала мама. Ей наверняка нельзя было говорить, но она ничего не смогла с собой поделать.
Папа подошел к кровати и поставил меня рядом. Мама медленно подняла руку и провела по моим волосам. Последнее, что я запомнила, прежде чем окончательно погрузиться в темноту – это мамина теплая улыбка, ставшая последним воспоминанием о ней…
Комнату озарила вспышка молнии, а последовавший за ним раскат грома заставил вздрогнуть. Я посмотрела на свои ладони, но почти сразу осознала, что кровь мне просто причудилась. Потерев переносицу, чтобы отогнать набежавшие слезы, я постаралась не возвращаться к памяти к тому вечеру, но ничего не смогла с собой сделать.
Утром мамы не стало. После стало известно, что причиной смерти Амелии Прайд стало отравление ядом, а не ранение от стрелы. Лекарь не смог распознать отравление, потому что зараза попала прямиком в кровь, не оставив внешних следов. Мама должна была ощущать ноющую боль в груди, но это списали на ранение. Если бы яд мать приняла внутрь, то его бы смогли опознать, но… Кому понадобилось выпустить отравленную стрелу, дознаватели так и не смогли выяснить; следствие продолжалось около года, а потом дело закрыли, и оно осело где-то в архивах.
Похороны я смутно помнила; кажется, меня опоили тогда успокоительной настойкой, и все было покрыто туманной пеленой. Единственное яркое пятно – это папины полубезумные глаза. В какой-то момент я испугалась, что он прыгнет в могилу вслед за гробом. Хвала небесам, этого не произошло. Но следующие полгода стали худшими в моей жизни, как и его.
Отец мог практически сутками сидеть, закрывшись в спальне и не реагируя на стуки в дверь. Когда я все-таки видела его, то скорее отводила взгляд, потому что бледная тень, скользившая по коридорам, никак не могла быть моим папой. За те полгода запасы вина и другого алкоголя в нашем доме изрядно поредели, как и запасы успокоительных настоек. Тетя Роксана и дядя Дэниэл всячески старались оградить меня от пьяного отца, наверное, опасаясь, что он будет громить все вокруг. Но в этом не было нужды, потому что отец не обращал ни на кого внимания.
Мое состояние тоже не отличалось излишним жизнелюбием, нет, я не шаталась по особняку с бокалом вина, а тоже постепенно превращалась в тень. Особенно тяжело было, когда приезжала бабушка Виктория, для которой смерть единственной дочери тоже стала ударом. Отношения между отцом и бабушкой никогда язык не поворачивался назвать идеальными, с мамой, сколько я себя помнила, виррен Родон тоже общалась прохладно. Точнее, мама со своей родственницей. Однако это я поняла уже потом, когда стала старше. А на тот момент у меня были более серьезные проблемы…
Если при жизни матери виррен Виктория не часто приезжала к нам в особняк, то потом стала частой гостьей, чаще всего незваной. Супруг ее, дедушка Роберт, скончался практически сразу после свадьбы отца и матери, его мне довелось повидать. Примерно два или три раза в месяц бабушка Родон штурмовала поместье, и каждый раз цель была одна – забрать внучку. Тетя Роксана с мужем держали условную оборону, всеми силами пытаясь доказать, что рядом с отцом дочери будет гораздо лучше. Однако бабушка никогда не воспринимала всерьез родственников отца, а на жену дяди Дэниэла и вовсе всегда посматривала свысока и советовала лучше следить за своим сыном, чем за чужой дочерью. Каждый раз виррен Родон сваливалась буквально снегом на голову, чтобы застать жителей особняка врасплох и убедиться, что мне в родном доме живется плохо. И каждый раз ее ждало если не горькое, то по меньшей мере стабильное разочарование – выглядела я опрятной, сытой и не превращалась в косматое одичавшее животное.
Я каждый раз остро воспринимала приезд бабушки, боясь, что отец и правда захочет убрать меня с глаз долой. Я боялась, что он винит меня в смерти матери, что я живое напоминание об умершей жене. Помню, как боялась засыпать по ночам, потому что во сне являлись то окровавленная рана, то отец, отказывающийся от своего ребенка. Уже зимой я не вытерпела и, когда виррен Родон совершила очередной набег на поместье, все-таки умудрилась проскользнуть к отцу в спальню. В тот день он был трезв, но все равно практически никак не отреагировал на мое прикосновение. Тогда я напрямую спросила, хочет ли он, чтобы я уехала вместе с бабушкой.
Второй раз мне довелось прочитать на лице папы испуг и рассеянность. А его аккуратное объятие, последовавшее спустя какую-то секунду, заставило расплакаться и крепко прижаться к нему. Именно в тот день я и узнала, что мама умерла от яда, а я смогла подарить ей еще одну ночь жизни. О том, что своими действиями я продлила мучения, я никогда старалась не думать и не спрашивать, так ли это.
Наверное, в тот момент у отца в голове что-то щелкнуло и встало на свои места, потому что на следующий день он был абсолютно трезвый и не выглядел как человек, долгое время заливавшийся алкоголем. Состоялся разговор с виррен Родон, который протекал в лучших традициях высшего света, – никаких повышенных тонов, только четкие факты и аргументы. В словесном поединке верх одержал папа, потому что бабушка Виктория уехала и долгое время просто присылала письма. В посланиях она не настаивала на том, чтобы я росла вместе с ней, а только давала советы и надеялась, что «у отца хватает разума воспитывать ребенка нормально».
