«Преизбыток проходит, как тень…» Преизбыток проходит, как тень, Всевеличие чахнет в анналах, А лишения, тягость и лень Прорастают в сынах исхудалых. Лысый Карл, Безземельный Иван И Безумная донна Хуана Всё живее, чем гордый болван, Усмиряющий два океана. Таковому – радеть о земле, Ждать письма от далёкой невесты И тянуть по линованой мгле Родословья, полки, манифесты. А над тем, кто писал поперёк, Искра Божия треснет и вспыхнет: Недостаток, увечье, порок Исцелится, изгладится, стихнет. Купина
Как деревце возле дома, Близ рая растёт она — Палима, но не жегома, Сердечная купина, Вся мелким, невзрачным цветом Зачем-то испещрена, Не спрашивает об этом, Не ведает времена. А пламя играет в сучьях, И горести жития В соцветьях сквозят, в созвучьях, В беззвучии у нея. И время раскатом грома Ей скажет, зачем горит, Палима и не жегома, И что она сотворит. «То время тянется, то пулею летит…» То время тянется, то пулею летит, И роду смертному превратность не претит: Едва наскучишься домоуставным бытом, Как битва иль пожар теряют счёт убитым И глохнут певчие, но песнь собой сама Слагается – и впредь идёт во все дома. Есть равновесие меж бурей и затишьем, Когда и мышь слыхать с её семейством мышьим, Ютящихся в углу, под дедовским столом, Но и грозу слыхать, спешащую в пролом Воздушной крепости, где земнородных виды, Соседствуя, живут без страха и обиды. 13. X. 2017 г. «Я меньше всех, мой разум мал…» Я меньше всех, мой разум мал, Но я уже младенцем знал Об этом и открыто Глядел на мiр: он был велик. Я видел: липа больше лык И поле больше жита. А человеку все должны. Он больше мира и войны, Труда или неволи. Я понял: даль моя близка, Песчина я того песка, Что с морем в общей доле. Я знаю: всякая река Своим призваньем велика И морю влагу копит, Обременяясь и боля, А море больше корабля, Но и его не топит. «Не утешит меня мусикия…» Не утешит меня мусикия, Посетившая мiр; Разве бедствуют кости сухие В ожиданье тимпанов и лир? Их проймет лишь трубы говорящей Повелительный зов. Так и я, оглушенный и зрящий, Не обыденных жду голосов. Вот уже – сладкопевцам в досаду — Поднимается гуд, Вихри близятся к мёртвому стаду, Обнимают его, стерегут, И погибший народ шевелится, Воскресает родня, И когда-то прекрасные лица — Краше прежних глядят на меня. «В ольховом шелесте, в дрожанье паутинок…» В ольховом шелесте, в дрожанье паутинок Тревога слышится – всему один конец, И лишь сосновый пень безмолвствует, как инок, Не лжет чернец. Доверчивый народ под небом светло-серым Доверил выстоять – на радость и беду — Дубам-ослушникам и елям-староверам В одном ряду. Тут любит зверь нору, гнездо лелеет птица И есть пристанище уставшему от дел, И каждая семья дерзает приютиться, Где Бог велел. По ровной скупости осеннего уюта Уже холодные морщины пролегли, И голоса детей доносятся как будто Из-под земли. Чибис Улыбнётся – и вечно печален, Угнездится – и вечно летит Над тоскою родимых развалин, Перед цаплей ничем не умален, Перед гоголем рохлей глядит. Без боязни греха и безсилья Жизнь кружит, не имея цены, В вековечном дому изобилья, Где усталые лапки и крылья, Как и слабое сердце, – сильны. Нет же смерти, ликуй, орнитолог, Чти пернатый завет и залог: В оке светится счастья осколок И дрожит, по-весеннему долог, Двуединый живой хохолок. «Из мёртвых городов беги в лесистый рай…» Из мёртвых городов беги в лесистый рай, Где живность весела и благодать безкровна, И сосны красные не почитай за брёвна, И птицу утреннюю в клеть не запирай. Всё веждь, всему внемли, а сам не говори, Но помни старый мiр, как в нём безлюдно стелют, Как грустные ежи, и лисы, и хори Незваные придут, развалины поделят. «В лазоревых снегах ютится тишина…» В лазоревых снегах ютится тишина: Тут песни не сложить и солнца не дозваться, Тут испокон веков нелепа и грешна Услужливость купца и трезвость рудознатца. Что долговременье железа, серебра Пред кротостью луча на материнском насте, Пред ожиданием покоя и добра, Постоя и тепла в отеческом ненастье?.. 28. II. 2016 г. |
