Сьюзан оторвалась от компьютера, встала и, устроившись напротив меня, подняла свой стакан с джином и тоником:

– Будем!..

Мы чокнулись и выпили. Она опять закурила и положила горящую сигарету в наполовину заполненную окурками хромированную пепельницу. В мусорной корзине тоже было полно бумаг, а на ковре в приемной валялись облетевшие лепестки. Никто не убирался ни до, ни после рабочего дня. Здесь явно требовался советник по безопасности. Или они не желали принимать советы со стороны?

– А у вас в бумажнике есть фотографии? – спросила Сьюзан.

– Кого?

– Ваших родных?

– Если я отказываюсь брать визитки на вражескую территорию, зачем же я потащу туда снимки своих родственников?

– Все правильно. Вы на вражеской территории. А я нет. – Она улыбнулась. – А я-то считала, что вы просто турист.

– Нет.

– Ну вот, мы до чего-то договорились.

Я сменил тему:

– Ваши родители одобрили бы ваш кабинет.

– Еще бы! Я вселилась в угловую комнату гораздо раньше, чем сумела бы в Штатах.

В этом отношении у нас со Сьюзан был одинаковый вьетнамский опыт: в 1968 году быстро давали чины, главным образом благодаря внезапным потерям личного состава. Вьетнам был хорошим трамплином для карьеры, но чтобы влиться в главное русло армейской жизни, то есть в реальный мир, следовало возвратиться домой. А Сьюзан еще не совершила этот бросок.

Американо-азиатская инвестиционная корпорация возбудила мой интерес, и я спросил:

– Кто занимает два других кабинета?

– Мой босс, Джек Свэнсон, и вьетнамец. У нас еще три американца: два парня и молодая девушка, Лиза Клоз, только что получила диплом.

– Полагаю, Лиги плюща?

– Естественно. Колумбия. Плюс канадка Дженис Стэнтон, наш финансовый сотрудник. И два вьет-кьеу. Вы знаете, кто такие вьет-кьеу?

– Понятия не имею.

– Вьетнамцы, которые уехали из страны, а потом вернулись. Некоторые из них так соскучились по родине, что предпочли жить в бедной тоталитарной стране, а не там, где они спасались. Наши вьет-кьеу – мужчина и женщина – оба из Калифорнии, прекрасно говорят по-английски и по-вьетнамски. Они составляют важную часть здешней многонациональной деловой жизни – служат культурным мостиком между Востоком и Западом.

– А как здесь к ним относятся? – спросил я.

– Коммунисты преследуют, называют американскими прислужниками и все такое. Но в последние пять или шесть лет вьет-кьеу официально приглашали обратно.

– А как насчет следующего года?

– Кто знает? Каждый раз, когда заседает Политбюро или Национальное собрание, я жду затаив дыхание. Они абсолютно непредсказуемы. А бизнес не терпит непредсказуемости.

– Может быть, вам стоит обратиться в Политбюро и проинформировать, что бизнес во Вьетнаме – тоже бизнес. И пошла она подальше всякая марксистская чепуха.

– Чувствуется, что вы немного антикапиталист, мистер Бреннер.

– Я – нет. Но в мире есть более важные вещи, чем делать деньги.

– Я знаю, – ответила Сьюзан. – Не настолько тупа. И приехала сюда главным образом не из-за денег.

Я не спросил, из-за чего – сам уже кое-что знал. А в остальном вряд ли сама Сьюзан была уверена. Может быть, из-за парня. Того Гарри Красавчика на фотографии.

Госпожа Уэбер вернулась к теме работы:

– Еще у нас пятнадцать местных работников – в основном женщины, секретарский состав. Мы платим им вдвое больше средней во Вьетнаме зарплаты.

– И ни одной из них не верите.

Сьюзан затянулась и помолчала.

– На них давят – заставляют выносить из конторы бумаги, которые нельзя выносить. А мы помогаем им преодолевать соблазн.

– Ставите телефоны на прослушку, двери открывают только бледнолицые, уборка лишь в рабочие часы под наблюдением бледнолицых, и все записывают видеокамеры.

Сьюзан покосилась на меня:

– Все так. – И добавила: – Но в этом кабинете нет ни "жучков", ни камер. Я член Внутренней партии. Можете говорить свободно.

– Не компания, а форпост ЦРУ, – заметил я.

– А как же название?

– Название для конспирации.

– Идиотская мысль, – улыбнулась она и поболтала в стакане напиток. – Американцы, европейцы и азиаты занимаются здесь тем, что честно зарабатывают прибыль, а не развращают правительство и страну и не занимаются подрывной работой. Если это и происходит, то благодаря их, а не нашей алчности.

– Об этом сказано в справочнике вашей корпорации?

– Еще бы. Я сама туда записала.

Я посмотрел в окно: по всему Сайгону полыхали неоновые рекламы. Если бы тридцать лет назад мне сказали, что я буду сидеть вот так, в застеленном ковром кабинете с американкой – выпускницей Гарварда, я бы посоветовал своему собеседнику снять напряжение у психиатра.

Трудно было признаться, но в чем-то старый Сайгон мне нравился больше. И образ молодого Пола Бреннера, патрулировавшего в форме военного полицейского эти улицы, казался куда симпатичнее, чем старого Пола Бреннера, который то и дело оглядывается, боясь, что попал под колпак.

– Теперь вы понимаете, почему я здесь, – прервала мои мысли Сьюзан. – С точки зрения карьеры. Занимаюсь милейшими, деловыми, готовыми к сотрудничеству иностранными инвесторами. У вас есть деньги? Я могу их удвоить.

– Хоть утройте – все равно это не сумма, – рассмеялся я и спросил: – У вас есть отделение в Ханое?

– Небольшое. Необходимо присутствовать там, где находится власть. И еще в Дананге. Там американцы оставили много всякого оборудования. И летное поле.

– Я как раз оттуда улетал на родину в шестьдесят восьмом.

– Вот как? А в этот раз собираетесь съездить?

– Не исключено.

– На Китайском побережье были?

– Нет. Торопился в Бостон.

– Если попадете в Дананг, непременно побывайте.

– Обязательно. А кто таков ваш вьетнамский малый из другого углового кабинета?

– Попробуйте догадаться.

– Сын важного правительственного чиновника и появляется в офисе только по средам в обеденное время.

– Близко. Но у него есть связи. В этой стране все должно быть совместным предприятием – это означает покупку части компании, которую правительство конфисковало в семьдесят пятом у законных владельцев, или организацию новой компании и передачу части акций продажным политиканам. Конечно, все намного сложнее, но без привлечения правительства здесь ничего не решить.

– А стоит того?

– Возможно. Здесь много природных ресурсов, трудолюбивая, низкооплачиваемая и благодаря красным почти поголовно грамотная рабочая сила. Потрясающие бухты – Хайфон, Дананг, Камрань – и Сайгон. А все остальное в полном беспорядке. Американцы во время войны создали определенную инфраструктуру, но, когда шли бои, все подряд взрывалось – мосты, железные дороги – все.

– Это вроде как играть в "Монополию", но каждый получает свой куш.

Сьюзан не ответила на мой сарказм – даже выглядела немного раздраженной. А я стал думать о Вьетнам инкорпорейтед – единственной стране в Азии, где американцы обошли в бизнесе всех остальных, даже японцев, которых вьетнамцы не очень жалуют. Советы после 75-го года в большинстве убрались восвояси, красных китайцев не приглашали, европейцы, кроме французов, проявляли равнодушие, а остальным азиатам вьетнамцы либо не доверяли, либо недолюбливали их.

И вот по иронии судьбы и по причинам историческим, ностальгическим, но главным образом финансовым и техническим американцы вернулись обратно. И госпожа Уэбер вместе со своими вооруженными университетскими дипломами, рекомендательными письмами и всякими подпорками из соотечественников бороздила на мотоциклах Сайгон с пачками денег вместо взрывпакетов. В роли мечей – рыночные акции. Но какое это имеет отношение ко мне? Может быть, никакого. А может быть, самое непосредственное.

– На что-нибудь надулись? – спросила Сьюзан.

– Нет. Размышляю. Надо столько всего впитать.

– Если бы вы не бывали здесь раньше, вам бы не казалось все таким странным, – заметила она.