– Хочу убедиться, что пирожное пришлось вам по вкусу. Знаете, такие клиентки, как вы, не часто заглядывают в «Лакомый кусочек», мне бы очень хотелось вам угодить. Ведь вы и сами – «кусочек» весьма лакомый.

Агриппина слегка поморщилась от такой фамильярности и сделала вид, что не услышала этих слов. Она наколола на золоченую вилку миндальный шарик и отправила его в рот. Пирожное оказалось на редкость вкусным, оно мгновенно растаяло во рту, оставив на языке твёрдую горошину. Женщина собралась было её проглотить, запив мадерой, но ей захотелось прежде взглянуть на горошину. Каково же было удивление Агриппины, когда, взяв её с языка двумя пальцами, она обнаружила, что это не что иное, как окаменевший змеиный глаз, выпавший из её кольца! Женщина с недоумением посмотрела на официанта, но тот вовсе не выглядел удивленным.

– Наши блюда иногда преподносят сюрпризы. Но, прошу заметить, всегда приятные.

– Но… как же так получается? Ведь эту бусину я потеряла сегодня, совсем недавно, не больше четверти часа назад, а тесто для пирожных вы, думаю, замесили ещё вчера!

– Ах, сударыня! Время – субстанция непостижимая. Его вполне можно запустить задом наперёд, а то и вовсе вывернуть наизнанку. Уж вам ли этого не знать? Ведь вы умеете легко удлинять своё время, укорачивая чужое.

– Откуда вам это известно? Кто вы такой? – спросила Агриппина. Ладони её вспотели, она почувствовала тяжесть и жар на затылке, как будто на него надавила чья-то невидимая тяжелая рука.

– Меня зовут Павлом, – жарко шепнул в самое ухо странный официант. – Я твой следующий муж.

Только теперь Агриппина как следует рассмотрела мужчину. Выше среднего роста, с прямой спиной и плавными движениями рук, что делало его похожим на танцора, мужчина был одет в застёгнутый до горла темно-лиловый короткий сюртук с позолоченными пуговицами и бархатные штаны, заправленные в высокие сверкающие сапоги. Агриппина задержала взгляд на стройных длинных ногах, затем подняла его чуть выше, и нечаянно прикусила губу. Ни один из Агриппининых мужей не обладал столь совершенными ягодицами!

Шею Павла с заметно выступающим адамовым яблоком украшала атласная лента и брошь в виде золотой рыбы. Бледное лицо выглядело бы болезненным, если бы не живой острый взгляд разномастных глаз.

Правый глаз Павла был молочно-серым, а взгляд его – холодным и пронизывающим, как февральский ветер. Левый переливался горячим золотом и согревал душу. Агриппине пришло в голову, что теперь сны её будут то полными райского блаженства, то леденяще-жуткими, в зависимости от того, с какой стороны от Павла она ляжет в постель. Женщина не сомневалась, что это произойдёт не далее, как сегодня вечером, потому что она уже влюблена по уши и ждать дольше было бы невыносимой пыткой.

Не отрывая от Павла взгляда, она залпом выпила мадеру и, бросив на медное блюдо несколько монет и карточку со своим новым адресом, удалилась. Агриппина пересекла площадь, считая шаги, и вошла в гостиницу. Шестьдесят восемь шагов. Тридцать четыре секунды.

– Вам письмо, сударыня! – Консьерж протянул ей желтый конверт с монограммой, изображавшей рыбу.

«Сегодня вечером за тобой приедет экипаж. Твой Павел».

«Похоже, что время теперь будет течь в двух противоположных направлениях одновременно», – подумала женщина.

– С тех пор, как я встретила тебя сегодня утром, твои волосы отросли на два фута, – заметила Агриппина, когда Павел помог ей выйти из коляски и проводил в дом из серебристого камня. Чёрные, закрученные в тугие веревки на африканский манер волосы Павла спускались теперь ниже его умопомрачительных ягодиц.

Минуя коридор и просторную богатую гостиную, Павел провёл Агриппину прямо в спальню, где был накрыт стол и уже разобрана огромная кровать. Рядом с ней разинул горящую пасть камин, выложенный в виде головы льва.

Слюна Павла имела привкус миндаля, поэтому все блюда, которые успела попробовать Агриппина, были похожими на то круглое утреннее пирожное. Объятия и ласки её новоиспеченного мужа были такими, словно у него было не две, а четыре руки, а когда он вошел в неё, Агриппина почувствовала, что в её теле выросло гибкое дерево, протянувшее ветви по венам и даже по самым мелким сосудам. Ни разуму, ни душе не осталось места в теле женщины, и, выскочив, они унеслись куда-то в космос…

После трёх полетов во вселенную и обратно душа Агриппины запросила пощады. Смилостивившись, Павел позволил жене задремать, укрывшись его волосами.

– Они мягче и теплее верблюжьего одеяла, – пробормотала она.

Павел поцеловал Агриппину в ухо и шепнул:

– Я знаю, что ты ведьма. Также мне ведомо, что ты искусна в вязании. Но я всё равно согласен взять тебя в жены, потому что ты никогда не найдёшь той пряжи, из которой можно сплести мою смерть.

Уснувшая было Агриппина открыла глаза. Павел смотрел на неё своим правым глазом, в котором совсем не отражалась его улыбка. Это выглядело так, будто лицо его было наспех составлено из половинок двух разных лиц. Агриппину рассердило это несоответствие.

– Все мы смертны, а раз так, то для каждого найдётся подходящая пряжа, – буркнула она. Павел расхохотался и снова склонился к уху жены.

– Ладно уж, скажу тебе по секрету, – обведя острым языком её ушную раковину, продолжил он. – Чтобы связать мою смерть, тебе понадобится сперва собрать всё мое время, затем спрясть из него нить длиною в тысячи лет, и только потом приступать к вязанию. Но ты не успеешь собрать моё время, потому что твоё собственное – намного короче.

Павел сел в кровати, по-турецки скрестив ноги, и раскурил трубку.

– Знаешь, дорогая, тебя не должно это волновать, потому что я избавлю тебя от того, чего ты больше всего боишься, и дам то, что тебе необходимо и что ни один из твоих мужей не смог тебе дать. За что все они и получили по заслугам.

– Откуда ты знаешь, что мне нужно и чего я боюсь?

– Женская душа как остров, с какой бы стороны не дул на нем ветер, он всегда дует с моря. Ты боишься старости.

Павел перелез через Агриппину и оказался справа от неё. Теперь на женщину ласково смотрел густо-золотой левый глаз мужа.

– Кто ты? – тихо спросила она.

– Если хочешь, можешь считать меня колдуном, – Павел подмигнул Агриппине. Она вдруг увидела, что на теле мужчины стали проступать неясные письмена, немного похожие на арабскую вязь.

– Что это, тайные заклинания? – спросила женщина, проведя пальцем вдоль мужниного плеча.

– Всего лишь мои любимые сны. Если записать их на собственной коже, сны будут возвращаться снова и снова.

– Прочти мне хотя бы один из них.

– Не получится, душенька. На этом языке можно только писать.

– Так не бывает. Что же это за язык?

– Язык изнанки твоих собственных мыслей, о которых ты даже не догадываешься до тех пор, пока не заснёшь. Записать их можно тоже только во время сна, останавливая его время от времени.

– А не надоедает ли тебе смотреть одни и те же сны?

– Как может надоесть то, о чем совершенно не помнишь? Это только кажется, что человек может протащить свой сон в явь. На самом деле сон в тысячу раз больше, чем ты думаешь. В твоём бодрствующем сознании остаются только несколько чешуек с его шкуры, которые прилипли к твоим векам.

– Как же тогда он помещается в моей голове?

– А кто тебе сказал, что сон существует в твоей голове? Это голова твоя находится внутри сна. Утром он просто выплевывает её обратно на подушку.

В эту ночь Агриппине снилось, что они с Павлом – дряхлые старики. Обнявшись, оба спали в двухместном гробу возле разинутой львиной пасти камина всё в той же спальне Павла. Во сне Агриппина видела себя и мужа как бы со стороны, вернее, сверху. Седые кудри Павла были такими длинными, что стелились по полу, огибая гроб спиралью в семь завитков.

Наутро Агриппина совершенно не помнила, что ей снилось, осталось только ощущение чего-то странного и приятного. Она поднялась с кровати и подумала: не сменить ли гостиницу, уж больно жестким оказался матрас, спина и бёдра ныли, в голове будто застоялся и скис вчерашний ветер.