– Ну, да, – отзывались недружно и без энтузиазма товарищи.

Сначала все похудели, в том числе и Снегирев, от армейского пайка, от психологической и физической нагрузок. Но уже через месяц все встало на свои места. Ритм и режим армейской жизни, в которой все расписано по минутам, регулярное калорийное питание – и ребята повеселели, щеки порозовели, исчезло на лицах уныние.

Через полтора месяца курс молодого бойца закончился. Первокурсников научили стрелять из автомата, быстро становиться в строй, действовать по сигналам тревоги и вообще – привили все те навыки, которые необходимы в армии.

На принятие военной присяги привезли в училище. Сама присяга проходила на Марсовом поле. Топали дотуда пешком¸ строем. Ко многим ребятам приехали родители, родственники, девушки. Их было так много, что казалось больше, чем первокурсников. К Снегиреву прилетела мама с сестрой. Отца не отпустили с работы. И не приехала Нина. Он, конечно, расстроился, потому что считал этот день их совместным праздником, их общей удачей и победой. Он двигался к их будущему счастью.

– Ты возмужал, сыночек, – мама все гладила Володю по спине, плечам, рукам, все не могла оторваться от него. – У тебя все хорошо? Ты доволен?

– Конечно, мамочка. Я ж мечтал об этом. У меня все хорошо. Я каждый день благодарил суворовское за знания, уверенность…за все, что нам там дали.

– Вот и хорошо, Володенька. И Анютка поступила в Чебоксарский текстильный техникум. Не отстает от тебя.

– Да. Мне очень нравится, – подхватила Аня. – А Папка привет тебе передает. Велит быть мужчиной…Володь, ну, чего ты не улыбаешься? Ты ж курсант. Улыбайся, а то мамочка расстроится, – шептала Анюта.

– Я думал, я надеялся, что на присягу приедет Нина.

– Значит, приедет позже, но уже насовсем. Не кисни.

–Конечно, все хорошо, Анюта.

В отделении, в которое распределили Снегирева, оказался товарищ по суворовскому Антон Волков – скромный, застенчивый парень, на которого всегда можно было положиться. В другом отделении, учился Сережа, тоже суворовец из уссурийской кадетки, – запевала и гитарист. Он был одаренным парнишкой, все, за что брался, делал прекрасно: рисовал, писал стихи, умножал в уме четырехзначные числа, играл на аккордеоне и фортепиано, но выбрал профессию «Родину защищать». Тадеуш и Сережа – кадеты из Минского суворовского.

Одним словом, Бог настоящими друзьями Володю не обидел. Были среди них доморощенные художники, музыканты, поэты. Коля Панюков в курсантской среде слыл человеком спокойным, рассудительным. Не выносил разборок, ругани. В минуты ссор он становился между соперниками и жестко говорил: «Хватит, ребята!» К нему прислушивались. У каждой группы курсантов были свои интересы, свой мини-коллектив. Николай Панюков не входил ни в один из них, хотя и не держался особняком. Всегда мог своим присутствием поддержать компанию. Был скромен, не вступал ни в какие диспуты, ничем не обнаруживая свой интеллект. Но он, наверное, единственный из курса, кто прочел многих русских и зарубежных классиков, мог предметно вести речь на любую литературную тему и сам писал хорошие стихи.

Как-то в руках у Панюкова Снегирев увидел небольшую книжицу.

–Что читаешь? – спросил он.

–Экзюпери.

–Кого?

–Экзюпери.

По тем временам этот французский писатель мало был знаком широкой советской аудитории. В вузовские программы его творчество не входило, книжные издательства если и выпускали его книги, то мизерными тиражами.

–Какое красивое созвучие букв в фамилии, «Экзюпери» – музыка, – вслух подумал Володя.

Спросить Николая, о чем пишет автор, не решился. Марку держал.

В этот же день он сходил в училищную библиотеку. Экзюпери там не было. Спросил у Панюкова, откуда у него эта книга.

– Из дома привез. Еще осенью. Хочешь почитать?

–Конечно.

Николай протянул книгу.

–Спасибо, Коля.

Книжка захватила. Снегирев прочитал ее взахлеб. На другой день он уже на равных обсуждал с Панюковым рассказы и повесть писателя. Это было ново – говорить не об армии, не про орудия, а о сюжете художественного произведения и его героях. Он навсегда остался благодарен за то, что именно Коля Панюков открыл ему такого замечательного писателя. Это был первый его самостоятельный опыт беседы об искусстве.

– А хочешь, прочту тебе немного на французском? Послушай, как красиво!

Володя от неожиданности не успел ответить. Коля открыл книжку и прочел абзац по – французски.

– Здорово! Как красиво, – удивился Володя. – Ты откуда так хорошо язык знаешь?

– Мама преподает французский в школе. Я раньше хотел на факультет иностранных языков поступать в университет.

– А у нас был только английский и немецкий. Хочешь послушать?

Володя прочитал наизусть отрывок из баллады Шиллера «Перчатка».

– Во даешь! – проговорил ошарашенный Коля. – А ты откуда так хорошо язык знаешь? Прямо как …немец!

– Мы военные переводчики, – с гордостью ответил Володя. – Мы с Геной – с немецкого языка. У нас есть удостоверение.

– Молодцы – суворовцы! – Коля пожал Володе руку. Ему было очень важно, что его однокашники – умные ребята.

В начале августа Володя получил письмо от Нины. Она написала, что поступила в свердловское педагогическое училище на спортивное отделение. Это было неожиданно. Он опустил письмо. Остальное дочитывать не хотелось. Зачем нужно педучилище в Свердловске, если он ждет ее в Ленинграде? А как же их совместные планы? Как же институт? Как свадьба, о которой он мечтал?

Все поплыло. И как-то все стало бессмысленным: и артиллерийское училище, и этот роскошный город с гранитными берегами и классическими фасадами, огромные помпезные Московские ворота, золотой шпиль Петропавловской крепости… Зачем это без Нины? Это же изначально было все для нее. Чтоб каблучками по мостовой…

А дальше он прочитал, что она встретила в училище мальчика, они вместе тренируются, и что через три месяца у них свадьба. Вот так. У нее свадьба. И не с ним. Он почувствовал толчок, его словно опрокинуло со стула, он увидел неожиданное для северной столицы чистое синее небо в большом окне спального помещения. Очнулся – он так же сидел на стуле возле тумбочки.

– Ты в порядке, курсант? – перед ним стояли Тадеуш Борщевский и Олег Зубок – кадеты из Минского суворовского училища.

– В порядке. Спасть хочется, – еле выговорил Володя.

– Заболел?

Володя не ответил. Ночью он беззвучно плакал. Он давал слезам вытечь, чтоб вышла боль, обида, преданные надежды. «Почему? Почему она так поступила? Может, я мало говорил о любви? Но она же это чувствовала! Я хотел жениться! Я хочу на ней жениться!» Он упрямо думал, что он лучше, что только он может любить ее всю жизнь, что этот ее…новый любимый не сможет сделать ее счастливой. «Все равно она уйдет от него. Я подожду. Я подожду. Она скоро поймет, что ошиблась, и вернется ко мне». Но писем больше не было, не было вестей из Свердловска и от их общих знакомых.

И сердце замерзло, покрылось коркой. Он не чувствовал больше ни трепета, ни надежды, ни желаний. Тупая боль в груди и затылке. Он стал толстокожим и почти бесчувственным.

Только воспоминания о кадетке грело душу. Тогда еще были надежды и мечты. Он любил себя прежнего, наивного и влюбленного. Они с Геной часто вспоминали родное училище, рассказывали о своих проделках, а минские кадеты – о своих, уссурийцы – о своих. Одно событие напомнило ребятам о происшествии с обрезанными шинелями.

Шинель входила в повседневный комплект зимней одежды. В осенние холода и зимой она согревала своим грубым сукном. Шинель не боялась ни холода, ни дождя, ни грязи, но было у нее одно уязвимое место – хлястик. На первом курсе, в начале зимы, у Коли пропал с шинели хлястик. Кому он был нужен – уже не узнаешь. Хлястики снимали, чтоб начищать сапоги. Привязывали слева –справа шнурки и использовали как бархотку. Грубые ворсинки как раз тому способствовали: хромовые сапоги блестели, как глянцевые. Тогда злоумышленника не нашли. Но шинель без хлястика уже не шинель, а нарушение формы одежды. Коля переживал страшно, убеждал ребят вернуть пропажу. Без хлястика на шинели в увольнение не отпустят, а могут еще и наряд вне очереди влепить. В общем, Коля, пока рядом с раздевалкой никого не было, снял хлястик с чужой шинели и прицепил его на свою. Через день хлястиков не было уже на половине шинелей курса. Через два дня, снимая шинель, ребята отцепляли от нее хлястик и клали его себе в сумку, а надевая шинель, прицепляли его обратно. История с хлястиками продолжалась до перехода на летнюю форму одежды. Когда наступила весна и начальник курса стал проверять содержимое тумбочек, у каждого в ящике обнаружилось по два-три запасных хлястика.