Володя трое суток спал. Просыпался он ненадолго, пил из чайничка – поилки и снова проваливался в липкий жаркий сон. Когда очнулся, Генка сидел рядом с его кроватью на табурете и шептал, постоянно наклоняясь вперед, словно читая молитву. Видимо, долго уже что-то рассказывал.

– …пятерых отчислили из училища! Васю, Саню, Борю, Славу из нашей роты и Вадика из четвертой. Вадика Хренова назвали зачинщиком и подстрекателем…Володю Надрина разжаловали из вице- сержантов. Вовка, если б мы с тобой мороженого не натрескались в мороз, и нас бы вытурили!

Володя слабо кивнул, подтвердил закрытием глаз с тем, что согласен, и снова улетел в синюю трубу. Ему снились бесконечные марш – броски, и он все куда-то бежал.

Комроты Григорий Михайлович Бунин, справедливый, несгибаемый и непреклонный, всегда бежал на марш –бросках рядом с мальчишками, подбадривал, а порой и забирал у двоих-троих выбившихся из сил автоматы и скатки.

– Вперед! Вперед! Вперед! – слышал Володя рядом с ухом крик Бунина. – Не давать себе слабины! Не жалеть себя!

– Падаю, – хрипел Володька. Он чувствовал, что сейчас упадет в траву – и будь что будет. Подленькое желание упасть лицом вниз, почувствовать прохладу утренней влажной травы, умыться ею, снять жар с лица, со всего тела.

– Не смей! Терпеть боль! Вперед!..

И Володя бежал, бежал. Но ноги словно проваливались по колено в липкой жиже, бег становился вязким, ноги пробуксовывали, он чувствовал, что не бежит, ноги переставляются, но он не двигается с места.

– Вперед! – слышал он снова крик комроты. – Не давать себе слабины!

И он бежал и бежал.

Просыпался мокрый. Поворачивался на бок, на сухое место, переворачивал одеяло сухим участком и снова проваливался. И снова бежал, «форсировал» зимнее озеро при полной экипировке: в одежде, сапогах, со скаткой, автоматом и ремнем с повисшими на нем штык-ножом, подсумком с магазинами и саперной лопаткой. От берега до берега – метров триста.

Он задыхался. Шинель давила на плечи, на спину, сковывала все тело, как доспехи рыцаря.

Не открывая глаз, чувствовал, что снова мокрый.

И снова он бежит. Нет, плывет, уже летом на том же озере. Тем, кто умеет плавать, разрешено переплывать в два приема. Вода после жары освежает.

Это он в бреду откинул одеяло. Влажное тело обдувает ветерок из форточки.

Снова он бежит. Марш-бросок на пятнадцать километров «с полной выкладкой» в противогазах.

– Бегом! Кто стоит? Последнюю половину марш – броска разрешаю бежать без противогазов!

А когда снова проснулся, ужас словно связал колени. Его могли с позором выгнать! Мама бы плакала. Папка не простил бы. Володя мечтал быть суворовцем с детства, сколько помнил себя. Он столько всего уже преодолел за эти годы! Превозмогал боль, усталость, страх, препятствия! Старался быть лучшим в учебе и спорте! И вдруг оказаться выставленным с позором?

Он вспоминал, как они с семьей приехали в маленький уральский особенный городок, которого даже на карте не было. Родителей направили туда на строительство «промышленных объектов». Эти слова с расстановкой, медленно и важно проговаривал отец. Володя там пошел в первый класс. Жили они с родителями, братом и сестрой в двухэтажном одноподъездном доме, таком же, как и соседние – одно – и двухподъездные, который почему-то заново красили каждое лето в один и тот же цвет- темно – зеленый. Каждый дом неизменно был своего цвета: желтым, коричневым, зеленым, бежевым, розовым, красным. Было удобно, не называя адреса, говорить новым друзьям: «Заходи за мной гулять. Я живу в зеленом доме». И в каждом доме все было одинаковое: деревянный пол подъезда, деревянные округлые, обступленные ступени, деревянные резные перила, одинаковые, с коваными углами, сундуки для картошки и кастрюлек с соленьями возле квартир. Сундуки не запирали – не было не чистых на руку соседей и их гостей. Из подъездов были проложены деревянные настилы (асфальты во дворах появились гораздо позже). Под мостками были маленькие канавки, по которым стекала с крыш дождевая вода. Воспоминание о свете и цвете дерева – янтарного, солнечного, – ослепил Володю. Он зажмурился и отвернулся к белой стене. Но этот сон был ласковым, без бега, жара и удушья.

Летом, по утрам, соседка Лена Васильевна с горном выходила во двор и трубила побудку. Родители были на работе, а ребятня в белых майках и черных трусах высыпала на лужайку между домами, стуча жесткими сандалиями по деревянным мосткам. Раздавался грохот детских быстрых ног.

Лена Васильевна громко и резко отдавала приказы:

– Ноги на ширине плеч! Раз- два! Раз –два! Энергичнее, товарищи будущие защитники Советской Родины! Приседаем! Не жалеем себя! Не давайте себе слабинки! Сели – встали! Сели – встали!

Ребята относились серьезно к этим самодеятельным зарядкам Ленвасильны и к ней самой. Она приехала в город с семьей дочери, помогала, водилась с внуками, пока дочь с зятем поднимали молодой город. У себя на родине, в Волжском городе она долгое время была первым секретарем городской комсомольской организации. И ушла на пенсию комсомолкой и коммунистом. Но оптимизма и комсомольского задора ей хватило бы еще на два таких долгих срока. Всю энергию теперь она тратила на внуков и их друзей. Это значит, что на весь квартал, потому что дружили не только дворами, но и всем кварталом. Утром зарядка, помощь пожилым, которых было еще не очень много в строящемся молодом городке, потом покраска бордюров, разведение клумб, посадка кустов и деревьев во время многочисленных праздников и субботников; зимой – строила с ними горки, снежные городки с елкой во дворе, организовывала родителей на обустройство катка, ставила с подростками сказки для малышей, хоровод водила вокруг елки. У нее работали не только ребята, но и все отцы. «Ни одной недели без добрых дел!» – таков был девиз Ленвасильны. Высокая, плотная, крупная, без возраста, она судила встречи по футболу, волейболу, пионерболу, сама могла показать прекрасную подачу и громко смеялась:

– Учитесь, пока живая! – несмотря на мужскую крепкую фигуру, у нее были прекрасные серые глаза с точечками, рассыпанными по серому полю, и забавные, словно никогда не чесанные кудряшки, готовые всегда куда-то бежать.

От высокой температуры у Володи и светлые кудри Ленвасильны, и яркое февральское солнце расплывались огромными солнечными кругами на стенах, в мозгу, на лице преданно сидевшего у кровати Генки, готового в любую минуту что-то подать Володе или ответить на его вопрос. Он не мог оставить друга, которому в сто раз хуже, чем ему.

– Ты бы прилег, – заглядывала в палату медсестра.

Генка согласно кивал и оставался сидеть рядом с кроватью Володи.

– Ну, ты как, брат? – спрашивал он каждый раз, когда тот просыпался.

– Хорошо, – неизменно отвечал Володя и снова проваливался в затяжные жаркие сны.

Глава 2. Командирское «Делай, как я!»

В начале марта Володю выписали. Как сильно потерпевшие от болезни, они с Геной отделались выговором и воспитательной беседой о недопустимости порчи государственного имущества. Последовало почти чистосердечное раскаяние и почти искреннее заверение в том, что впредь никогда, ни за что, ничего…И почти такое же искреннее прощение и вера в то, что мальчишки впредь никогда и ничего. Володю с Геной не отчислили. Это было первое осознанное Володино счастье.

В первый же выходной он дошел до ближайшего киоска «Союзпечать», потом до следующего. Он искал красивую открытку – обязательно с веткой сирени. Нина, красавица, при воспоминании о которой сердце срывалось и повисало на нитке, заслуживала только такой пышной разноцветной лиловой ветви, с переливами от бело-розового, лилового и до пурпурного. По главной улице города они с кадетами спустились к Главпочтамту и сели там за длинные лакированные лавки и столы, лоснящиеся и от лака, и от полировки локтями и самыми мягкими частями тела. Кадеты подписывали конверты, вкладывали в них заранее приготовленные письма и подписывали только что купленные открытки. Совать нос в чужие письма было не принято, но все знали, как зовут дам, которые живут в сердцах каждого суворовца, спрятанных под черные шерстяные плотные кители.