Бурк, Лэнгли и Шпигель стояли у кромки тротуара на углу Пятой авеню и Пятидесятой улицы. Департамент уборки городских улиц бросил к собору все свои могучие силы – повсюду мелькали уборщики в серых и голубых комбинезонах. Огромные кучи мусора и бумаги, по преимуществу зеленоватого цвета, росли и росли около тротуаров. Полицейские кордоны, оцепившие добрую пару дюжин городских кварталов, заметно сжались, на соседних улицах уже начинался утренний час пик.

Некоторое время никто из них не проронил ни слова. Шпигель повернулась и подставила лицо под теплые лучи солнца, выдвигавшегося из-за высокого небоскреба на востоке. Внимательно поглядев на фасад собора, она сказала:

– В школе я обычно учила своих учеников, что каждый праздник в конце концов обретает двоякое значение. Я имела в виду праздники Мом-Кипур у евреев и Тет – вьетнамский Новый год. А после восстания в Ирландии в пасхальный понедельник тысяча девятьсот шестнадцатого года, пасху там стали отмечать совсем по-другому. Она стала совершенно иным днем с особым значением – со своими отличиями, вроде как день святого Валентина в Чикаго. У меня этакое предчувствие, что день святого Патрика в Нью-Йорке больше никогда не будет отмечаться так же, как раньше.

Бурк посмотрел на Лэнгли:

– Я никогда не был поклонником искусства. На кой черт мне суетиться, если кто-то шлепает подделки?

Лэнгли улыбнулся и ответил:

– А ведь ты так и не спросил меня насчет записки, найденной в гробу Хики.

Он протянул ему листок бумаги, и Бурк прочитал:

Все трое молчали и озирались вокруг в надежде увидеть хоть что-нибудь интересное. Лэнгли заметил около покореженного штабного автобуса полиции грузовик с передвижным буфетом, откашлялся и обратился к Роберте Шпигель:

– Не позволите ли мне предложить вам чашечку кофе?

– Конечно, – улыбнулась она и положила ладонь на его руку. – А также дай мне сигаретку.

Бурк смотрел, как они уходят, потом поднялся и сам. Сперва он хотел дождаться конца мессы, но передумал и решил сначала доложить обо всем в передвижной штаб в автобусе, остановившемся на противоположной стороне улицы. Он уже было направился туда, но остановился, услышав позади себя какой-то непонятный звук.

За спиной у него фыркала лошадь, выпуская из ноздрей струйки пара.

– Привет! Думаю, с тобой все в порядке? – весело и громко проговорила Бетти Фостер.

Бурк отшатнулся от разгоряченной лошади и в свою очередь спросил:

– А ты как? Тоже все в порядке?

– Разумеется. – Она натянула узду и остановила лошадь рядом с ним. – Мэр заставляет тебя понервничать?

– Этот идиот?.. О, конечно же, это лошадь. Как ты умудрилась наградить его такой кличкой?

– Подвезти тебя? – засмеялась она.

– Нет… Я должен пооколачиваться тут немного…

Она наклонилась с седла и спросила:

– Чего ради? Все уже кончилось. Завершилось, лейтенант. Нечего тут околачиваться.

Бурк внимательно посмотрел на Бетти. Глаза у нее воспалились и слегка припухли, но в них явственно читалась решительная бесшабашность, вызванная, по его предположению, тревожным безумием минувшей длинной ночи. И еще он заметил, что от нее не так-то просто отделаться, и поэтому попросил:

– Хорошо, подкинь меня. Недалеко.

Бетти вынула ногу из стремени, нагнулась и помогла ему усесться на круп лошади позади себя.

– И куда же мы теперь направимся?

Бурк, обняв ее сзади за талию, спросил:

– А куда ты обычно ездишь?

Она рассмеялась и пустила лошадь по кругу.

– Поехали, лейтенант, отдавай приказания.

– В Париж, – скомандовал Бурк. – Давай прямо в Париж.

– Будет сделано. – Она пришпорила лошадь. – Но-о, Мэр, пошел.

Выйдя на улицу через двери северного вестибюля, охраняемые сотрудниками ФБР, в том числе и Дугласом Хоганом, Морин Мелон зажмурилась от яркого солнечного света и поневоле протерла глаза. Хоган показал ей на ожидающий у угла «кадиллак».

Из южного вестибюля вышел Гарольд Бакстер в окружении сотрудников службы безопасности своего консульства. К краю тротуара подкатил серебристо-серый «бентли». Морин направилась к своей машине и по пути заметила в толпе Бакстера. Репортеры набросились на него, а потом окружили и ее. Охранникам пришлось буквально локтями прокладывать ей дорогу. Она оттолкнула Хогана и, встав на цыпочки, попыталась разглядеть Бакстера, но «бентли» тронулся и уехал в сопровождении мотоциклистов.

Тогда она села в лимузин на заднее сиденье, рядом разместились охранники, двери машины захлопнулись. Хоган сказал:

– Сначала мы поедем в частный госпиталь.

Морин промолчала, и машина отъехала от тротуара. Она посмотрела на свои руки, все еще в пятнах крови Флинна. Лимузин выехал на середину забитой машинами авеню, Морин взглянула из окна на собор и подумала, что больше никогда его не увидит.

Вдруг к медленно двигающемуся «кадиллаку» подскочил какой-то человек и показал свое удостоверение личности. Хоган опустил боковое стекло.

– Мисс Мелон, – произнес с английским акцентом человек и протянул ей увядшую зеленую гвоздику, – сэр Гарольд свидетельствует свое почтение.

Она взяла гвоздику, мужчина отдал честь, и машина поехала дальше.

Автомобиль свернул на Пятидесятую улицу и поехал мимо собора, затем направился к Медисон-авеню, миновал резиденцию кардинала, часовню Богоматери, дом настоятеля, быстро набирая скорость на мокром асфальте. Впереди она заметила «бентли», но тут же потеряла его из виду среди множества других машин.

– Опустите стекло, – попросила она.

Охранник опустил стекло двери, и она услышала в отдалении перезвон церковных колоколов и среди них разобрала звуки колоколов собора святого Патрика, вызванивающих «Мальчика Дэнни». Откинувшись на спинку сиденья, она внимательно вслушивалась в мелодичную музыку. Она подумала о предстоящей поездке домой, о сестре Шейле и о Брайене, припомнила недавние события в своей жизни, когда все еще были живы – родители, подружки и мальчики-друзья, родственники и соседи. А теперь в ее жизнь ворвались разлуки, убитые и раненые. У нее промелькнула мысль, что и ей, по всей видимости, придется присоединиться к борьбе. Она попыталась представить себе свое будущее и будущее своей страны, но не смогла. Тем не менее она не страшилась будущего и рвалась в бой, чтобы своим собственным путем завершить дело фениев и распахнуть ворота тюрем Ольстера.

Звон колоколов замер вдалеке, она взглянула на лежащую на коленях зеленую гвоздику. Взяв ее за стебелек, она задумчиво повертела цветок между пальцами и воткнула его в петличку своего твидового жакета.