А оставить её так, как есть, я не мог. Никак! Я обязан был заронить в её душу надежду, вселить веру в любовь.
Наконец, кровь из носу, я должен был навсегда отвадить от неё самонадеянного нелюбимого хама Андрея… Должен был!..
Вот почему, когда утром истерично кричали домашние гуси, подошедший к калитке знакомого нам двора Андрей Кулинин замер, оторопел – сад Алёны был весь аккуратно подстрижен и подбелен; сама Алёна, бегая по саду, недоумённо смеялась, а у меня, от написанного, из носа пошла кровь»…
АГЛАЯ
«Всякий раз, когда туман воскресной ночи перетекал в тяжёлый понедельник, голые придорожные кусты и деревья видели одну и ту же картину – изболевшаяся мать провожает своего маленького сына на станцию.
– Хоть бы та тоненькая женщина ехала этим же поездом! – с надеждой говорила мать. – Ты к ней уже привык, и тебе не будет так скучно…
Тоненькая женщина, о которой шёл разговор, любила молодого начальника местной станции и часто приезжала к нему на воскресенье. А в городе у неё был муж и…какая-никакая семья.
Женщину звали Аглая. Она была человеком наивным и думала, что в селе никто о её любви не знает…
Она ни разу не обманула надежд матери мальчика.
– Ах! – искренне радовалась она, встречая мать и сына на станционном перроне. -
Я так рада! А то ведь, знаете, подругу, которая меня всегда провожает, я отпустила, а других знакомых у меня здесь нет.
– И мы радые! – отвечала ей мудрая мать мальчика и кивала головой в росистом платочке на
сына. – Мне спокойнее, когда он едет в город с вами. А что подругу отпустили, то и правильно сделали – скоро ж и на работу надо вставать!
После этого к ним смело подходил молодой начальник станции.
– А вот и старые знакомые! – бодро возглашал он на весь озябший перрон. И смотрел на Аглаю, не прячась. – Как погостили?
– C-пасибо… хорошо! – бледно улыбалась тоненькая Аглая. – А вы всё ещё здесь служите? – притворялась она, не вынимая своей ладони из его… И тоже смотрела нежно-прощально.
Потом из тумана подкатывал, лязгая вагонами, поезд. Мальчик и тоненькая Аглая уезжали…
В полупустом тусклом вагоне они садились рядом, молчали.
Аглая думала о чём-то своём. Мальчик – о матери: как она там одна идет по дороге, в тумане.
Иногда тоненькая Аглая из своего далека возвращалась в постукивающий колёсами вагон и о чём-нибудь говорила:
– Тебе удобно?.. Ты не замёрз?.. Ну, как тебе живётся в интернате?
Или:
– Не грусти! Вот скоро станешь большим, будешь жить по своей воле! Всё будет хорошо!Только не надо унывать! Надо жить с верой в прекрасное!.. Всё будет отлично! Я верю!
А когда за окнами вагона начинали мелькать городские дома и закопчённые трубы заводов, она крепко прижималась к мальчику горячей щекой и тихо плакала.
– Ничего! – ободрял её маленький мальчик. – Ничего!
Ему казалось, что за дорогу он значительно подрос.»
Потом ходили по городу слухи, что куда-то исчезла главная героиня – инопланетянка Ванда Речкнова. Говорили, что, скорее всего, улетела назад, на свою, никому неведомую планету.
Мне и это было неинтересно.
Потому что писалось легко, с наслаждением. Писалось о известном мне и о совершенно неведомом. Необходимо было только придумать первую строчку. Первую! А дальше…
Но я не сумел написать ни единой буквы о девушке под жёлтым зонтиком, так горячо поцеловавшей меня холодной осенью. В уме-то я отлично представлял и её тонкую фигурку, и её высокую взволнованную грудь под наглухо застёгнутым плащом, но этого было недостаточно для того, чтобы хоть краешком глаза «заглянуть» в её неведомую мне душу. А заглянуть туда очень хотелось, так как я отлично понимал, что только тот её горячий поцелуй вернул меня к деятельной и разумной жизни в пору безумного беспредела в стране.
Правда, круг моей мозговой деятельности был ограничен и мал, как у подлинного современного кретина. Мысль, едва встрепенувшись, натыкалась на непроходимые дебри из неразрешимых вопросов. Например: по какому праву два бездарных олуха, прежде морочившие головы людей любвеобильными идеями, без спроса у этих людей перевернули жизненный уклад трёх поколений героического, непобедимого во всех отношениях народа, и отобрали у него мечту? Почему никто из обречённых на незаслуженные, унизительные страдания даже не пикнул? Как могло получиться, что многомиллионная армия непререкаемых всемогущих партийцев так беспечно-лениво предала всех нас?
Подобных вопросов возникала тьма. Мысль бессильно разбивалась о них, и я, запахнувшись в своё чёрное пальто, уходил в очередную ночь в надежде на новую встречу с мечтой.
После чего всё новым рассказам, которые появлялись в папке под моим ожившим «пером», я стал давать названия, и их появилось очень много.
Они нравились моему единственному читателю – деду Корнелию Остаповичу. А дед Тарас Дмитриевич всё больше нравился мне.
Благодаря его доброй , живой заинтересованности моими «работами», я не потерял веры в себя и в людей, и, спустя годы, стал лауреатом возродившихся, можно смело сказать, из пепла Всероссийских литературных конкурсов имени В. М. Шукшина «Светлые души» и В. И. Белова «Всё впереди», за рассказы из моей заветной папки тех недобрых времён.
Сегодня, спустя много времени после холодных 1993 – 2000 лет, мне приснилась моя мечта под жёлто-солнечным зонтиком, и я приготовил для возможных конкурсов свои новые «работы»…
БЕЛЫЙ ВАЛЬС
литературный киносценарий
"Как в сновидении все бывает неверно, бессмысленно и противоречиво, кроме чувства, руководящего сновидением, так и в этом общении, противном всем законам рассудка, последовательны и ясны не речи, а только чувство, которое руководит ими". (Л. Н. Толстой, Война и мир.)
Танец двух белых бабочек, на фоне голубого неба:
Вверх-вниз.
Вверх-вниз.
По вертикали.
По вертикали.
Вверх-вниз.
Вверх-вниз.
Долго и красиво.
Долго и красиво.
Две белые бабочки, на фоне голубого неба. Порхали, порхали…
Пока обе, обессилев, не упали жёлтыми листьями в жухлую траву.
А титры бежали, сменяя друг друга, бежали. То вспыхивая, то угасая. То вспыхивая, то угасая.
И вскрикнул поезд. Скорый, пассажирский. Вначале далеко-далеко. Затем совсем близко. И снова – далеко. И снова – близко.
Он мчался по осенней земле – на север, на север, на север! Туда, где добывались золото и нефть и где, по слухам, за один сезон можно было заработать денег на приличную квартиру и на безбедное проживание в ней. Мимо опустевших полей и полураздетых лесов, мимо заштатных станций, полустанков и небольших городов. Без остановок.
И, сквозь нетерпеливые гудки тепловоза и дробный перестук колёс, отчётливо зашуршали страницы книги или тетради, и кто-то на французском и русском языках вслух прочитал:
"– Еh bien, mon prince. G;nes et Lucques ne sont plus que des apanages, des поместья, de la famille Buonaparte. Non, je vous pr;viens, que si vous ne me dites pas, que nous avons la guerre, si vous vous permettez encore de pallier toutes les infamies, toutes les atrocit;s de cet Antichrist (ma parole, j'y crois) – je ne vous connais plus, vous n';tes plus mon ami, vous n';tes plus мой верный раб, comme vous dites. Ну, здравствуйте, здравствуйте. Je vois que je vous fais peur садитесь и рассказывайте.
Так говорила… известная Анна Павловна Шерер, фрейлина и приближенная императрицы Марии Федоровны, встречая важного и чиновного князя Василия, первого приехавшего на ее вечер. Анна Павловна кашляла несколько дней, у нее был грипп, как она говорила (грипп был тогда новое слово, употреблявшееся только редкими). В записочках, разосланных утром с красным лакеем, было написано без различия во всех:
