Геннадий Рудягин

ПЕРЕВЁРНУТОЕ НЕБО

             горькие были вчерашнего дня

                         2020      

1.

Холодный дождь. Холодный город. И ночь холодная. Ноябрь.

Несмотря на неусыпную глазастость уличных фонарей и привлекательные картины небогатых магазинных витрин, осенний город давно спал под колыбельный шорох нудного дождя. Шорох-дождь, шорох-дождь, шорох-дождь… В каплях дождя голые ветки деревьев, провода телеграфных столбов, мигающий красным светофор. Высотные дома вдоль залитых небесной водой тротуаров, поддёрнули полы промокших снизу одежд до окон первых этажей..

Конечно, можно было бы многое увидеть, обрызганное холодными слезами неприветливой ночи поздней осени – стоило только глянуть налево или направо, но… я долго всматривался в одинокого человека, застывшего на безлюдном переходе через улицу, под светофором, и было мне не до того. Да и неинтересно было «всё то»

Мигал красным светом светофор. Сеяло невидимое небо дождём. Человек, в чёрной шляпе, с поднятым воротником чёрного пальто, внешне с бодрым и решительным видом, несколько раз пытался перейти безопасную во всех отношениях улицу, и не решался. Шагнёт вперёд, потопчется на месте… и – назад, на исходное место. Шагнёт вперёд, потопчется на месте… и – назад, на исходное место…

Холодный дождь. Мигает красным светом безработный светофор. И этот, бесполезно пытающийся зашагать в никуда человек… Чем−то он мне понравился. Что−то влекло и влекло к его почти знакомой фигуре в чёрной шляпе набекрень. Смущала только его ничем не спровоцированная нерешительность. В чём дело? Кто такой?

– Кретин! – подумал я о нём с неожиданным сочувствием.

Даже хотел закричать:

– Путь свободен! Шагай, куда собрался! Ведь, таким образом, никогда не дойдешь до задуманного!

И вдруг в этом кретине узнал себя, и долгое время не мог понять: «Какой чёрт меня сюда занёс?»

Пока не вспомнил: Да это же осень далёкого 1993 года! И узнал всё, и понял.

Тогда, как раз накануне, я был у своего доброго друга Ивана, и после разговора с ним, не знал, куда и зачем бежать под этим затяжным серым мраком маскировочной сетки дождя – к кому и зачем? Если по указке не опохмелившегося президента уже было расстреляно танками здание Верховного Совета страны, вместе с находившимися там депутатами, и Россия оказалась на грани гражданской войны, так как, некогда дружные жители некогда Великого Советского Союза стали непримиримыми врагами друг друга…

– Дождь номер 1993 −, говорил о нём мой друг Иван. – Самый алчный дождь и самый бездушный. Вначале он забрызгал окна квартиры, потом сбил с деревьев листву. И понёс её неиссякаемым потоком по улице в центр города, и – в реку.

– Соседи, которые ещё куда-то ходили, рассказывали, что река, от обилия смытых в неё листьев, стала жёлтой и остановилась; парОм, ходивший через неё, намертво увяз посередине, а люди теперь переходят на противоположный берег просто по этим листьям, как по асфальту.

– И вот ещё что, – говорил Иван, – людские переходы с берега на берег сопровождаются бездарной музыкой расплодившихся, как плесень, поп-групп. Мелодии своих произведений поп-группы черпают из прибрежной грязи.

– Но не это меня удивляет, – спокойно продолжил он. И кивнул в сторону окна. – Посмотри… на наших деревьях листьев давно нет, а эти всё плывут и плывут. Откуда?

– Ты сегодня что-нибудь ел? – спросил я.

Иван отмахнулся.

– Не уходи от ответа, – сказал он. – Ты можешь сказать, откуда плывут эти листья?

– Очевидно, с гор.

Иван шаловливо погрозил мне пальцем.

– Там листья упали раньше, чем наши! – сказал он. – Те давным-давно

сгнили. Откуда эти?

Я вздохнул:

– Не знаю…

Всё началось с развала страны. Потом остановились почти все предприятия нашего города. Многие люди, лишённые источника доходов, ринулись в челночную торговлю – толпами ездили в чужие близлежащие страны, закупали там дешёвый товар и спекулировали им на местном рынке.

Некоторые счастливчики вырывались на заработки в более отдалённые государства. Отдельные оставались там навсегда. Жена бывшего главного инженера завода металлоконструкций Ивана осталась в Италии. Прежде она нежно любила Ивана, обещала родить ему близнецов. Иван её боготворил…

Теперь он ласково смотрел в мои глаза.

– Хочешь, скажу? – спросил он. – Скажу, откуда берутся эти листья?

– Скажи.

– Их рожает моя Оксана… Но и это меня не удивляет – ради чего-то же она там осталась… Ты сходи, пожалуйста, на речку, посмотри, как там люди переходят через неё по этим листьям… Сходишь?

«Бедная Оксана! – подумал я тогда. – Жила бы с Иваном, родила бы ему близнецов, и всё. А так… наверно, изошла уже вся жёлтой листвой, сведя постепенно моего друга с ума».

И, простившись с Иваном, ушёл. Убежал в заплаканную ночь ноября.

К кому? Зачем? «Бог весть! Не ведаем! Не знаем», – шушукались невидимые дождевые капли дождя с асфальтом тротуаров и улиц… «Бог весть! Не ведаем! Не знаем!»

Не знал этого и я, убитый состоянием дорогого мне Ивана. Знал только одно: идти на речку, чтобы убедиться в правде слов моего больного друга, смысла не было – дождь!

2.

Когда же дождь прекратился, мы вышли из долгой осенней ночи.

Ходили там рядом, ходили. Незнакомые, неприкаянные, молчаливые. Как тени. Каждый думал о чём-то невесёлом, своём…

И не заметили, как вошли в раннее утро, в котором громко кричали воробьи, облепившие обнажённые ветки деревьев вдоль пустых, безлюдных тротуаров сонного города.

Запрокинув голову, тоненькая девушка с зачехлённым зонтиком в руке вдруг спросила:

– Почему они осенью всегда так громко кричат?

– Кто? – оторвался я от своих тяжёлых мыслей ..

– Воробьи. Почему они осенью так громко кричат?

– А-а!.. Так ведь решают: лететь со всеми птицами на юг или оставаться.

– Ну?

– Ну… одни кричат: "лететь!", другие: "оставаться!"

– Ну?

– Ну, и никак не могут определиться. Орут и орут, и не замечают, как приходит зима. И остаются. Куда ж лететь в мороз и вьюгу?

– Бедные, – сказала хрупкая девушка, глядя на меня повлажневшими глазами.

– Глупые, – ответил я.

Хрупкая девушка доверчиво сунула свою маленькую ладошку в мою. Ладошка её была тёплой, почти горячей.

– А вам совсем не интересно, кто я? − спросила чуть позже девушка с почти горячей ладошкой.

– Абсолютно.

– А это хорошо?

– Замечательно.

Тоненькая девушка остановилась. Её юной груди стало тесно в наглухо застёгнутом светлом плаще – она там нетерпеливо вздымалась, стремясь расстегнуть верхние пуговицы одежды.

– Я хочу с вами поцеловаться, – сказала девушка… и, раскрыв зонтик, обвила руками мою шею.

В осеннем городе кричали воробьи. И под жёлто-солнечным зонтиком, как родные, целовались ещё недавно незнакомые друг другу мы из долгой-долгой ночи…

– Комната не нужна? – услышали мы чей-то голос потом.

И с трудом оторвались друг от друга…

Рядом с нами стояла немолодая женщина в сером вязаном платке.

– Я говорю: комната вам не нужна? – ещё раз спросила женщина. – Хорошая, чистая комната… И бельё только что заменённое. Недорого возьму…

Вот…

− А я-то думала, что мы улетели! – воскликнула моя юная спутница, глядя на меня и лучисто, и весело, и очень грустно..

– А разве нет? – удивился и я.

Милая девушка под жёлтым зонтиком, вдруг нежно-нежно на меня посмотрела, и, громко зарыдав, убежала в никуда, исчезла. Исчезла, как я теперь понимаю, навсегда.

Но с этого утра что-то со мной произошло невероятное – я стал смотреть на неустойчивую жизнь времени другими глазами и по-другому ценить придуманный не мною мир.