– Мягонького здесь меньше любят, – пробурчал Жиолковский, горло его дёрнулось, будто кусок картофеля скользнул-таки в пищевод, – критиков у нас и всегда было не скажу чтоб много, а этот год смотрю в семинаре три калеки. Ах где бы понюхать картошки на сале. Боюсь, что скоро нигде.

– Поведай, Жи, – почесал намечающуюся бороду Самолётов, – с чем приехал на этот раз?

– Критика бабуина, – охотно рассказал Жи, бросая суховатые слежавшиеся слова, – его довели до того, что он способен издавать лишь самые примитивные звуки. Если текст нравится ему, он издаёт звук Еее! А если не нравится Иии! Так вот бабуин без занудствований и лишних звукоподражаний критикует несколько текстов современных авторов.

– Как у него терпения хватило, – не поверил Шустов, почёсываясь, вопросы блохами падали на скользкий пол, – мне самого себя читать скучно, не веришь, что такая муть в голову могла прийти. Твоего бабуишку-бабуина выдрессировали прекрасно, он словно бюджетник.

Сколько они будут показывать это сборище? Он сросся с креслом и вспоминал, вспоминал. Похоже, зрителям надоела эта болтовня, и они сами стали переговариваться, шурша случайными скомканными фразами, чесались, словно Шустов, ища словесных блох.

– Голоскоков! Наш Трофим Лукич! Никому его не отдадим! – визжали девочки у двери в туалет.

– Да кому он нужен, – буркнул Бессмертный, – соситесь с ним, оды ему сочиняйте. Да только он никого продвигать не будет, печатать тоже, ленивый он, ему сейчас самого себя держать на плаву сложно. Забухал вот зимой, так жена его выгнала, он у меня пару ночей кантовался, всю бормотуху выдул, две сковороды-непригорайки спалил, посмолил бородёнку реденькую. Настоящий командир к ядрене фене. Просил потом за него похлопотать, будто я Боцман или Бульбулязкин, так пришлось даже к его жене ехать, уверять, что кризис пройден.

– Герыч Станислав Палыч! – это с подоконника, откуда можно было углядеть просыпающийся после зимы парк, скованную чёрным льдом реку и древние двухэтажные дома Гориславля родом из девятнадцатого века.

– А вы знаете, что его брать не хотели? За то, что он к девочкам приставал? Боцман настоял, – Бессмертный находил едкий комментарий к каждому руководителю, – близкий друг, все дела. Тот покаялся вроде, клялся, что больше не будет, что бес в ребре застрял. Только вы Герыча-то любите, но держите двери ваших номеров закрытыми на всякий пожарный.

– Он объявил в фейсбуке, что завершил писать стихи, – вспомнил Каракоз, пытаясь найти запись на телефоне. – Вот же вчера у него читал.

– Ага, он это каждый год говорит, – отмахнулся Стуков, досадливо морщась, – все охают, уговаривают его ещё подумать, а тот только рукой машет, а то говорит, что надо уступать дорогу молодым, так время идёт, а он уступает, уступает да всё никак уступить не может, проказник. Молодые стареют и умирают, а он в ресторане каберне посасывает да ухмыляется.

– Может, кто за вином вниз в ресторан сбегает? – Сухарь стукнулся башкой о ножку кровати, но словно и не заметил этого, лениво почесался, и снова засопел, пряча сознание в тяжёлый, пьяный сон.

– Пора бы, – совещались Самолётов с Бессмертным. – Как будет зваться этот набор? Гориславль, урожай восемнадцатого года.

– Да? Как мы будем себя называть? Корифеи? Полюбасы? Литгорийцы, Гори-гори… – Стуков сбился, губы его по инерции продолжали двигаться.

– Литгузюки, – отчеканил Сторис, голос его вырвался поперёк всех, остальные разбивались о безжалостный звон его фраз. – Мы будем литгузюками – это факт. Об этом уже написано в моём романе.

– Это точно, – поддержала его светленькая девчонка, кажется, из детской группы, – кто не читал – посмотрите. Эта встреча у него уже описана. Некоторые слова – ну точь в точь!

– Что ж выходит, Вика, он провидец? И что мне стипушку дадут в его романе?

– На такие мелочи он там не разменивается, – улыбнулась Вика, почёсывая русые волосы, припоминая сюжет. – Но могу сказать точно, ты не умрёшь, там вообще никто не умрёт.

– Фуу, скукота, – зевнул Людочка, – хочу кровищщи, сдохнуть хочу от большой любви. А что предлагают? Литературные задницы – вот как нас называют. Подобедова, слышала?

Он похлопал девушку по попе, одобрительно хмыкнул, слизнул с подушки оливку, глаза его наглые, звериные стремились спрятаться в узкие разрезы платья. Подобедова сделала вид, что обиделась, легонько хлопнула Людочку по рукам, тот осклабился, показав жёлтые редкие зубы.

– А может, ты не прочь чего и прихватизировать? – настороженно покосился на Сториса Каракоз, – сюжетик, идейку, а то и главку чужую переписать?

– Держи вора! Часто кричат те, кто сам первый готов поживиться, – расхохотался Самолётов, – что, Мишка, сам-то чужие статьи не тырил? Я вам расскажу страшенный секрет, есть у нас один экземпляр – Павел Петрович Вшивцев, так он прихватил кучу неизвестных рукописей из большого Гудносовского наследия. У него был доступ в квартиру Кима Лукича Гудносова, незаурядного нашего прозаика, хотя он потом это и скрывал. А после смерти Кимки новых неопубликованных рукописей в его обители не нашли. Ну, спалил, перед смертью, все мы немного гоголи. Но вдруг через год Вшивцев издаёт новый большой роман, хотя уже минимум десять лет от него не было ни слуху, ни духу. Вон Жи анализ языка делал, не даст соврать.

– Всё равно ничего уже не сделать, – отмахнулся Жиолковский, – я спрашивал у всех, говорят одно и то же: обращайтесь в суд. А кому обращаться: у Гудносова ни жены, ни детей, ни родичей. Да и Кульбако сейчас нам скажет оригинальную рифму к слову «суд». Так дело Вшивцева и заглохло. Любят у нас покричать «Держи вора!» И разбежаться.

– Ворра! Ворра! Ворра! Ворра! – бесился Жизнерадостный, прыгая с кровати на пол.

– Да, милый, – вздыхала Кулькова, – так и нас с тобой обворуют, объегорят, а мы-то над строками этими ночи не спали, ждали, когда доча уснёт, чтоб покорпеть над словом.

Сколько же, сколько слов в каждом из них…

– А если все двести штук писателей сюда придут, номер треснет? – Сторис обнаруживал каждое мгновение в комнате новые черты, новые морщинки, номер съёживался от того, что в него шли и шли, не оглядываясь, мало кто находил нужного человека, но всё равно оставался, падая в толпу, кашляя, подхватывая хрип. Тяжело было вынести вынужденное одиночество, места не было даже для того, чтобы затвориться в себе.

– Мы в последнюю ночь ещё здесь соберёмся, кто раньше не уедет, – обещал Бессмертный, сигарета потеряла запах, вдыхая, он кашлял людьми, впитывая воздух каждого, – вот тогда всех соберём, обкуренных, бухих и обдолбанных, долой стены, тишину и приличия!

– Устроим непотребный бум! – вторил ему Людочка, оглядев номер и поняв, что красивеньких девочек здесь прибавилось. Подобедова получила ключи от номера и растворилась среди прочих, чтобы хоть немного привести себя в порядок и подготовиться к похотливой обезьяне.

– Может, посоветуете какие стимуляторы? Что лучше? – бездомный Акимушка хотел уже побыстрее съехать с катушек, чтоб очнуться в своём законном номере. На него наступали, даже не извиняясь и не здороваясь, наверное кто-то с прошлых семинаров его и подзабыл.

– На меня всё действует одинаково, – неохотно отозвался Бессмертный, вдохнув уже потерявшие запах веточки вербы. – Что соль, что насвай, что колёса. Каких-то новых ощущений я уже давно не испытывал. Может, кто чё новое посоветует? Акимушке-то, братану, мне никогда колёс не жалко.

– Колёса, колёса, – закивал Людочка, ущипнув за попу незнакомую девочку из новых с татухой пламени на обнажённом плече. Тонкая струйка слюны нежно скатывалась с плеча по руке.

– Бибика, – прогудел Жизнерадостный, видимо припомнив сегодняшнюю дорогу из аэропорта.

– Он пьян, уже только подумав о вине, – объяснил Стуков, зашептав Сторису пропахшие коньяком слова, – в прошлый раз мы его напоили, так он потом вообще разговаривать разучился. Смотрит на нас, открывает рот, губы в болячках шевелятся, а вместо звуков бульканье какое-то. Перепугались мы страшно, думали, вдруг в башке у него что повредилось. А в этом году смотрим – живой! И даже разговаривать снова научился.