– Что Москва? Что Москва? Одно слово – столица, – отмахнулся Сторис, – что там с расписанием лучше скажите. А то у меня три версии и в каждой разное время завтрашнего сбора.

– В понедельник начнутся семинары. Хотя бы просмотри тексты тех, кто из твоего, – посоветовал Стуков, – руководители любят, когда говоришь по существу, когда делаешь вид, что тебе интересно. Могут дать стипушку уже за активность, особенно если тексты окажутся в семинаре ниочёмные. Мне один раз дали за статью, от которой меня и сейчас тошнит.

– Попробовали бы не дать бессмертному! – тощий паренёк завизжал, руки его со взбухшими венами задели лампу, Мика с опаской поглядел на ставший дрожащим и колючим свет.

– Валерия, – позвал Сторис, разглядев едва знакомое лицо в скользких порывах света, – мы в одном семинаре.

– Шшшш, – выдохнул Стуков, – она на дух не переносит любого, кто хоть раз спутал её гениальное имя. Это же Калерия Гриневицкая – королева поэтов. Ты дорасти сперва до её гениального дара, а потом право имей.

– Но она сейчас с прозой, – Сторис читал её тексты, но всё ушло из его памяти, – там как из любого парня сделать миллионера?

Да, практическое пособие, – Николай неопределённо помычал, видно сам прочёл не полностью, – вроде уже издают его, сейчас такое заходит.

Он не оказался миллионером, и от того, что был готов отдать свои слова даром, их никто не брал. Писатели собрались в душной тесной комнате, пили, гоготали, но дальше роман двигался плохо, строчки, каменные, безжизненные, падали, пропадая в проплешинах ковра.

– Летов среди нас воскрес, – донеслось до него с соседней кровати. Бездушное ржанье где-то позади, попытка затянуть что-то маловразумительное. Его передёрнуло здесь, в кинотеатре, смех позади булькнул в гортани, отчаянно попытался повториться и пропал, – всё идёт по плаану.

– Винтовка – это праздник, – на койках вовсю галдели, курили сигарету, кто-то пустил косячок по кругу. Он кашлянул, ощутил вкус губной помады, горькой бумаги с обрывками слов, ничего не пришло к нему, всё лишнее тоже осталось с ним. Киношному Сторису, похоже, хотелось затянуться ещё, даже пальцы, тощие, напряжённые, пытались нащупать косячок. Вот ты и попробовал, парень. Приятно? Хотя сам он точно помнил, что сигарета досталась ему только раз. Глаза бегали по залу, пытаясь найти Юльку среди зрителей, но её не было. Люди превратились в тёмные однообразные фигуры, исчезающие совсем, вытесненные хрен пойми какими гениальными писателями из тринадцатого номера.

– Самое главное нам здесь обрести плоть. Все смыслы прямые, допущения больше не принимаются, скидки на вариативность тоже, – Самолётов посмотрел на него, улыбнулся, будто знал всю жизнь, но не решался познакомиться лично, – роман про литсеминар?

– Про него, – руки, ожидающие новых пожатий, опустились, – не думал, что ты читал.

– Смело, смело, – Самолётов зацепился взглядом за него, будто сделал фотоснимок на память, – но нас же много. Кого-то непременно обидишь, не раскроешь, упомянешь, а потом забудешь. Вроде и есть, скажем, дядь Вася, а ты его попробуй тут среди нас различи.

– Бабушка, когда читала Сагу о Форсайтах, выписывала себе на бумажку имена героев, чтобы не путаться, – печальная улыбка кольнула их массовое ржанье, путалась под ногами у непристойного смеха, – вот и я советую, когда мой роман будете читать – выписывайте.

– Многие здесь писать разучились, голосовыми сообщениями балуются, – вмешался нахальный бородатый парень в футболке с Че Геварой и жёваных дырявых джинсах. Его звали Харлампий Шустов, – только свою подпись и могут поставить под издательским предложением. Народ у нас обидчивый, узнает в каком-нибудь алкаше себя, потом не отмоешься.

– Что теперь уже говорить, – равнодушно развёл руками Сторис, – роман выложен, обижайтесь.

– Это наш человек, Гришка! – закивал головой Бессмертный, – его бы ещё раньше отобрали, да он Москву не любит, вот дождался голодного года, когда денег у организаторов ни хрена и потому в Гориславле нас собрали, приехал и выстрелит, чёрт возьми!

– Ну и правильно, что не любит, там пахать надо, на чуйства уже времени не остаётся, – вдохнул переметчивый дым Самолётов, – в Москве и семинары проходят по- быстрому. Как здесь будет, мы сейчас и решаем. Гришка Гудалов местный, он все здешние достопримечательности знает. Завтра он устраивает неофициальную экскурсию. Ты с нами?

Сторис кивнул.

– Нас здесь надолго запомнят, – уверенно проговорил Бессмертный, – наверняка и не позовут больше. Но мы должны в эту неделю семь жизней вместить. Чтоб не ныть потом о том, что не успели, не увидели ни хрена.

– Искупим вину в литературных боях, – Самолётов словил кайф, зрачки его закатились, так и торчал он с белёсыми глазами, передав Стукову сигарету.

– Искупим вину или искупим в вине? – Бессмертный зажевал косяк меж потемневших губ, – на второе я не прочь. Поддадим, зальёмся, потом с гениальными нашими поэтессами нехорошо себя поведём.

– Нехорошо себя вести честней и правильней без вина, – Самолётов трезво оглядел девиц, постарался охватить их, словно его хватило бы на всех.

– Вайбер и воцап, кто новенькие, – сделал лайковую улыбочку Бабин, подняв свой телефон, словно пылающий факел.

– Не материтесь, – оборвал Харлампий Шустов, дикое смугловатое лицо его напряглось, в бороде затерялись бусины слюны, – чтоб я не слышал этих словечек. Я их не понимаю. Говорите по-русски!

– Да, у него и смартфона нет, – закивал в сторону Харлампия Бессмертный, – как он камрадов своих собирает – ума не приложу.

– Трублю в рог, свищу соловьём разбойником, бью в колокола, ударяю в набат, объявляю воздушную тревогу – всё ради любимого дела, – Шустов подмигнул Сторису, чёрный вороний глаз упадал в народную гущу, – не жалея даже жалости своей, как там боцман говорил?

Сторис не знал, что это за боцман и как он говорил. Потому слова его пристыли к нёбу, говорить не хотелось. И таких молчунов в номере было много, и зачем они припёрлись? Помолчать-то в тишине всегда приятней. Вот что Мика тут забыл? Ну да, он сам его позвал. Но ведь можно незаметно улизнуть, навести в номере порядок, вербу в стакан с водой поставить.

Взгляд зацепился за ещё одного молчуна, смахивающего капли пота покрывалом. Он таился в тени, в тёмном углу на полу, привалясь к ножке кровати. Неохотно бросил, что зовут его Аким Яковлев.

– Он не попал на этот форум, а повстречаться ведь со всеми хочется. Ты поймёшь, когда тебя прокатят пару раз подряд. Кто-то тут и к девушке едет, и с мастером вживую повидаться, – объяснял Самолётов, тыча пятернёй кому-нибудь в лицо, сбивая лёгкие необязательные фразы, – случится год, меня не возьмут, тоже поселюсь у кого-нибудь под кроватью. Люблю вас, черти!

– Может, ему одеяло нужно, – встрял Мика, в выпуклых глазах его промелькнули искорки, – у нас есть запасное.

– Да сама Екатерина не почивала на таких тюфяках! – расхохотался Стуков, Мика мог бы гордиться, что слова его здесь за кого-то зацепились, – Наш Акимушка спит в номере люкс, я там был, облизывался долго. Полусонная такая деваха, она из Германии, ей отдельный люкс выделили.

– Шишкина, – представил её Акимушка, обращаясь к Мике, – знакомься, может, повезёт и в Германию поедешь жить.

– Шишигина, – обиженно поморщилась немка, презрение выцветило её и без того светло-голубые глаза, добралось до практичной, причёсанной души. Что-то было в этой Шишкиной случайное, стирающееся сразу же, как только упускал её из виду. «Даже она здесь, – поморщился Сторис, – а Юльки нету».

– А не всё равно? – подмигнул Сторису Шустов, – Сколько камрадов не прошло, а она здесь. Иностранцам особые привилегии, только чтоб они в своих странах о семинаре болтали.

– Гриневицкая! Матка боска чернохвостка, так у вас ругаются в Польше? – покосился на Калерию Стуков, – Нее, по матери ругаться родней. Что, Акимушка, завербовали уже тебя натовцы?

– Ооо, как же ты красива, Юсупова Карина, – прожевал стихотворение Яковлев, запивая строки пивом.