– Он бы сам продался, да никто не берёт, – расхохотался Шустов, – поэты сейчас сильно упали в цене, а требуют за себя, словно Пушкины после хорошего косячка.

– Людвиг Ван Пушкин, – ткнул в гущу тел Гришка, – самый главный наш иностранец, хотя и русский.

– Людочка, – отрекомендовался полноватый с красивыми карими глазами парень, – Полным не надо. Достало.

– Голосина-то от бога! – тыкал на него толстым бородавчатым пальцем Бессмертный, – Играл некоторое время в группе «Канцелярские принадлежности». Приходи к нам в семнадцатую потом, мы от него водку спрячем, послушаешь, как голосить будет!

– Пора бы уже. Тут дышать нечем, будто все чесночины нажрались, – Роман Сухарев, конечно же, звался Романом с сухарём, а для особо близких друзей просто Сухарём. Время от времени он выпадал из нервного короткого сна, подрагивающие руки его что-то искали, сухой, подозрительный взгляд мешался среди запечатанных бутылок, большинство из которых были плодами его воображения.

– Потерпишь, – отмахнулся Самолётов, – коньяк постоит и ещё лучше станет. А то ещё не все подошли.

– Тут и понюхать не хватит, – выдохнул Людочка, которого со всех сторон облепили поэтессы, и вздохнуть-то ему было больно, и губы его постоянно ловили чей-то углекислый газ.

– Ах, где бы понюхать картошки на сале, – тут же прогундел коренастый крупный парень с жиденькой рыжей бородёнкой. Стуков тут же прошептал, что это Жиолковский – мощный критик, его уже и мастера привечают, бухать зовут и с его мнением считаются. Мягонький его уже на своё место прочит.

– Дед Помело! – придумал неожиданную кликуху Бессмертный, – глядите, позеленел уже от старости, а всё ему картофан подавай!

– Ты не был в жюри слова? – подлетел к критику Гришка, похлопал его по спине, – Там же нашему Кармашёву главную дали.

– В этом году меня не позвали, – безразлично отозвался Жиолковский и забубнил своё. – Ах, где бы понюхать картошки на сале.

– Как там его хоть сопливый роман назывался? – Шустов оглушительно высморкался, – Помню, в прошлом году была какая-то херь, написанная вроде как от лица лабутенов.

– Игра в осень. Доигрался, – ухмыльнулся Бессмертный, – вот тебе и Кармашек, вот тебе и лабутены, он как сыр масле катается теперь, а нам на хорошую водку не хватает!

– Друган, а обмыть премию не пригласил, – обиженно заскулил Сухарь, водянистые глаза искали бутылку.

– Всё уже. И не пригласит, – отмахнулся Шустов, – теперь у него другие карифаны, не нам чета.

– Не, он так быстро поднялся, наш поджарый ёжик, – лениво пошевелился Жиолковский, – я помню его на прошлогоднем семинаре, ничего особенного. Ну лабутены, так можно и от валенок текст написать, и от инвалидной коляски, а толком ничего не изменится, просто каждый видит свою низость, своё ущербное хожение, так это ещё у Достоевского хорошо показано.

– А тебе чё завидно? – не сдержался Самолётов, – Ну получил он сегодня премию, завтра её пропьёт, а послезавтра про него и забудут. У тебя есть больше шансов, ты у нас критик, эта лакуна практически свободна. Давай, работай, мы все, твои потенциальные жертвы – здесь.

Телефон отчаянно запищал, в кинотеатре многие потянулись к карманам, Стуков воровато огляделся, но никому не было дела до посторонних звуков, впивающихся в его речь.

– Жрать просит мерзавец, жрать просит. На, собака, жуй, – он воткнул в телефон зарядку, но все розетки уже были забиты, – дайте электричества Бессмертному, а то он сдохнет!

– Ага, сдохнешь ты, – буркнул Шустов, слова мялись, путались в бороде, – скорее нас всех тут коллективный триппер повяжет. Бабин! Поди-ка твой телефон уже и подзарядился?

– О точно, точно, – Сторис видел, что зарядка с трудом перевалила через одно деление, но тоненький, тревожный Коля Бабин поспешил освободить розетку. Шустов, не предлагая ничего Бессмертному, воткнул туда заряжаться свою старенькую мотороллу всю в трещинах и липкой ленте. «Пердит, старушка, – улыбнулся он Сторису, – а ведь всё на соплях, и мы тут на соплях повязаны».

«У кого-то телефон», – услышал он в глухом, застрявшем глубоко в прошлом зале кинотеатра, но не отозвался, не зазвенел в ответ, словно в нём пропало, растворилось в темноте последнее деление зарядки.

– Эй, Тварьковский! – окликнул Николай тощего суетливого паренька, – видишь, у меня шнурки развязаны.

– Не вижу, – испуганно пробубнил тот, – теперь вижу.

– Нагнись и завяжи. Молодец, мужик. Теперь пошарь в тумбочке. Что ты там видишь?

– Вискарь, – взвизгнул паренёк, ладони его снова задели колкий и дрожащий общажный свет.

– Смекалистый, – щёлкнул языком Стуков, – тебе первый глоток. А то Сухарю дай, потом от него не дождёшься обратно.

– Чё Сухарь? Чё Сухарь? – заплетающимся языком он пытался завести разговор, возмущённо размахивал руками, да только его никто не слушал, – Ваш Сухарь самый стойкий Сухарь.

– Спи уже, достал, – оскалила хищный густо окрашенный рот Василина Кулькова – крупная баба с короткой стрижкой и мутными, пенистыми какими-то глазами, цвет которых менялся в зависимости от настроения, – ты у нас герой четвёртого плана, проснёшься, когда позовут.

– Нет, ты что! План должен быть самый лучший! – Бессмертный хохотал, телефон его отчаянно сигналил, – мы ему зарядку в жопу вставим, и будет самый крупный план! Самый чоткий, самый душевный, самый забористый план! Жуй кокосы, ешь бабл гамы, Чунга-Чанга!

– Ябедать боцману буду! – затрещала Василинка, настоящая белобока, подумал Сторис, – У кого кокос?

– Вы тут поосторожней с наркотой, – испуганные глаза на бледном выцветшем лице, косячок в дрожащих пальцах, – мне сейчас статья не нужна.

– Охохо, Мишаня, да ты сам на статьи мастер!

Бессмертный сообщил, что хоть семинар не начался, о нём уже написано. Ткнул пальцем, выдернул ссылку, похлопал по плечу услужливого Тварьковского, одолжившего свою технику.

– Телефон сдох, хорошо люди не сдыхают, – тыкал под нос телефон всем Стуков, – вот фотка прошлогодняя, узнаёте? Да, постарели, выцвели сволочи, животы отъели, а жизни не прибавилось! Какой там текст? Чёрт, херню какую-то сказал с бодунища, все сайты теперь её цитируют.

– А как зовут героя? – кивнул в сторону Мишки Жиолковский.

– Каракоз. Он говорит, что приехал с самого Нефте-Мухо-засранска.

– Не так. Наш город называется Нефтеналивайск, – обиделся Мишка.

– А как я сказал? – удивлённые чуть навыкате глаза Стукова увлажнились, казалось, он сейчас сам заплачет из-за того, что неверно назвал чей-то город, – Неужели я мог ошибиться?

– Так-то он вообще из посёлка Пришиб и там жил до семи лет, – вмешался Шустов, в бороде запрятались кончики слюны, таяли мелкие бисеринки ругани, – Я его статьи читал. Засранск и есть.

– Я сейчас работаю на центральном Альфаканале и в местной администрации, – презрительно бросил в ответ Каракоз, глаз его задрожал, – планирую перебраться в Москву.

– Ну вот, когда переберёшься, тогда мы с тобой и будем разговаривать, – Харлампий демонстративно отвернулся от него, – что известно по завтра? Говорят, всё смешалось?

– Завтрак раньше на час, – сочувственно протянул Стуков. – Как миленькие потом выйдем на крылечко с манной кашкой на губах. Подадут автобус, местные чиновники хотят на нас посмотреть.

– Нас тогда ещё помоют и поброют, – угрюмо пробурчал Жи, – чтоб в кадре смотрелись прилично.

– А ленточками нас не обвяжут? А флажки не дадут? – Шустов взметнулся над всеми, в голосе звенел металл, кровать с трудом выдерживала его метания, сейчас, ещё один момент, подумал Сторис, и все побегут с ним на баррикады, кровать обрушится под нашей тяжестью, придавит всех, кто освоился под ней, – Предлагаю организованно, хотя и хаотично проспать это мероприятие.

– Ты можешь кинуть бомбу в губернатора, – предложил Людочка, пожелав всего хорошего очередной девочке, – перевязанную ленточкой. Для тебя вариант не самый плохой.

– Он сердится, что завтрак урезали, – расхохотался Каракоз, хватая с покрывала круг колбасы, – он у нас любит покушать!