Яков смотрел ей вслед, пока ее силуэт не смешался с тьмой.

Он откашлялся, сплюнул и вытер глаза. Если это испытание ниспослано ему свыше, если оно должно донести до него некую истину, то его сознание пока еще не постигло урока. Нет, Хоснер не верил ни в какие послания судьбы. У людей свой цирк, и в этом цирке одни демонстрируют храбрость, ум и милосердие, а другие – трусость, глупость и бездушие. Но при этом все они клоуны. А раз так, зачем затягивать спектакль на потеху тем, кто его наблюдает? Не лучше ли покончить со всем побыстрее? Неужели Бог дал им ум и храбрость только для того, чтобы продлить мучения, предопределив конец? У Хоснера снова появилось неприятное чувство, что все происходящее – большая шутка, направленная против него лично. Он повернулся к Бергу и крикнул:

– Это Бог наказывает меня за нарушенное обещание, я дал слово отцу, что брошу курить, и вот… – Он рассмеялся, и ветер подхватил его смех.

Берг опустил руку в карман и нащупал маленький пистолет.

– Вы меня слышите, Иерусалим?

– Слышим… генерал, – ответил дежурный оператор.

Премьер-министр постучал по столу карандашом, посмотрел в разложенные перед ним листки и поднял голову:

– Полагаю, многие из вас способны узнать голос генерала Добкина. – Он постарался скрыть волнение.

Несколько человек вскочили на ноги, со всех сторон посыпались вопросы. Премьер-министр еще раз постучал по столу, призывая к тишине. Восклицания стихли.

– Успокойтесь и слушайте внимательно.

Он подал знак связисту, и из динамиков на стенах донесся сильный шелест. Премьер-министр нажал кнопку на установленном перед ним пульте и пододвинул к себе микрофон:

– Кто говорит?

Добкин сразу узнал этот слегка насмешливый голос. Голова у него вдруг закружилась, но он тут же взял себя в руки и сглотнул подступивший к горлу комок.

– Это генерал Бенджамин Добкин, господин премьер-министр. – Он выдержал небольшую паузу. – Вы узнали мой голос?

– Нет.

Тем не менее, было видно, что многие из присутствующих узнали голос генерала.

Добкин откашлялся и сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться и говорить как можно естественнее:

– Там есть кто-нибудь, кто может узнать мой голос?

– Будем надеяться.

Премьер-министр окинул взглядом лица сидящих за столом. Несколько человек неуверенно кивнули. Один генерал, служивший когда-то под командой Добкина, добавил:

– По крайней мере, очень похож.

– Я вас слушаю, генерал, – сказал премьер-министр. – Откуда вы звоните?

Тедди Ласков, державший поддельные фотографии в руке, незаметно убрал их в дипломат.

– Из Вавилона, – произнес голос.

Комната снова взорвалась восклицаниями; кое-кто повернулся к Ласкову и Талману. Премьер-министр ударил по столу, но так и не добился тишины. Он взял микрофон и заговорил громче:

– Откуда вы звоните, генерал? Я имею в виду телефон? Вы можете говорить свободно?

– Да, я могу говорить свободно. Звоню из отеля. Он находится рядом с музеем.

Добкин старался говорить спокойно, но голос все равно дрожал.

Премьеру спокойствие давалось с таким же трудом.

– Хорошо, генерал. Тогда… Вы можете доложить обстановку? Что, черт возьми, происходит?

Добкин знал, что его слушает весь кабинет и высшие военные чины, а потому собрался и коротко и четко изложил все, что произошло с ними с момента потери связи над Средиземным морем.

Полдюжины адъютантов тут же сорвались со своих мест, чтобы принести и развернуть подробные карты местности, подготовить справки о полетном времени «конкорда», погодных данных в месте приземления лайнера, рельефе местности и тому подобном, то есть приготовить всю ту информацию, которая была собрана с момента заявления Ласкова и которую следовало внимательно изучить перед принятием окончательного решения.

Продолжая говорить, Добкин прислушивался к доносящимся до него голосам мужчин и женщин, проходивших через фойе за дверью. Он слышал шаги раненых. Слышал, как хлопнула входная дверь. Слышал, как заговорило радио в комнате, где закончили играть в карты. Чуть хрипловатый женский голос затянул бесконечную арабскую песню. К женщине присоединились ашбалы. Шум позволял говорить более свободно, но одновременно мешал слушать.

– Что вы предлагаете, генерал?

Добкин узнал голос генерала Гура.

– Что я предлагаю? Я предлагаю, генерал Гур, чтобы вы побыстрее вытащили нас отсюда.

– Что там с равниной на западном берегу? – спросил генерал Кацир.

– Сыро, – не стал лгать Добкин. – Но дальше от реки, по-моему, гораздо суше.

– Дорога, на которую вы сели, выдержит «Си-130»?

– Не могу сказать, генерал. Боюсь, мы изрядно ее подпортили, когда садились.

– Мы могли бы воспользоваться вертолетами, – предложил незнакомый Добкину голос.

– Нет, – сказал он. – На это нет времени. Они атакуют нас.

Еще один голос посоветовал выслать для начала эскадрилью истребителей. Добкин слышал уже нескольких человек, пытавшихся добраться до микрофона. Кто-то упомянул Тедди Ласкова. Добкин полагал, что генерала отправили в отставку, но, судя по всему, он все же присутствовал на совещании. Прислушиваясь к разгоравшимся дебатам, Добкин ответил еще на несколько вопросов.

– Господин премьер-министр, боюсь, мне придется заканчивать, – внезапно громко и решительно сказал он. – Здесь несколько гостей с автоматами, и, когда они поймут, что происходит, мне определенно не дадут договорить.

В Иерусалиме услышали неясный шум, потом сухой звук, похожий на выстрел, и… телефон замолчал.

Мириам Бернштейн сидела в пилотском кресле рядом с Давидом Беккером.

– Как вы думаете, кто-нибудь услышал ваш «SOS»?

– Нет. – Он уменьшил звук, но не стал выключать радио. – «Лир» все еще на месте, но, по-моему, у них проблемы.

– Почему?

Тот факт, что Хоснер прислал женщину, а не пришел сам, свидетельствовал о его неверии в возможности пилотов. С другой стороны, Мириам Бернштейн – помощник министра транспорта, а следовательно, формальный начальник и Беккера, и Хоснера. Впрочем, теперь это уже не имело значения.

– Почему? Потому что он не может приземлиться в такой пыли, вот почему. Ему надо сесть в таком месте, где меньше пыли, чтобы заправиться. Вот тогда, возможно, у меня что-то получится. – Он искоса посмотрел на нее. – Хотите составить отчет?

– Позже. – Она смотрела прямо перед собой. – Скажите, вы не боитесь умереть?

Вопрос прозвучал совершенно неожиданно. По крайней мере, Беккер не ожидал услышать его от столь сдержанной женщины.

– Нет. Не думаю. Я… я боюсь летать, но мне не страшно умереть. Странно, да? – Он и сам не знал, почему пустился на такую откровенность с человеком, которого так плохо знал. – А вы?

– Почти все близкие мне люди умерли. – Она сменила тему: – Что вы думаете о Якове Хоснере?

Беккер оторвался от бортового журнала и внимательно посмотрел на нее. Почему-то у него сложилось мнение, что Мириам Бернштейн и Хоснер весьма сблизились за последние часы. Но это никак не отразилось на его отношении к шефу службы безопасности компании.

– Нацист.

– А вот вы ему нравитесь.

Беккер никак не мог понять, почему или для чего Мириам Бернштейн затеяла этот разговор. Возможно, сказывались напряжение и усталость, и ей просто захотелось поговорить. Люди, глядящие в лицо смерти, ведут себя порой очень странно. Он и сам только что признался, что боится летать, о чем никогда бы не сказал своему психиатру.

– Не поймите меня неправильно. Я рад, что он оказался с нами в этой переделке. Без него, возможно, все было бы уже кончено.

Беккер еще раз посмотрел на женщину. Нет, Мириам Бернштейн не казалась ни испуганной, ни напряженной. Пожалуй, она выглядела… взволнованной и даже счастливой. Беккер снова склонился над журналом.

– Я люблю его.

Он остановился.

– О!

Звуки боя стали громче. Беккер поднял голову. Отсюда, из пилотской кабины, ночь казалась более страшной, зловещей и опасной. Все страшное Беккер видел через плексиглас, а потому ужас и смерть ассоциировались у него именно с плексигласом. Даже на земле ему становилось не по себе, когда он смотрел на что-то через ветровое стекло автомобиля или окно собственного дома. Беккер никогда особенно не размышлял о причинах столь странного психологического феномена, а сейчас строить теории было уже поздно.