В салоне переговаривались пассажиры. Согласно декларации, их число составляло тридцать пять человек: десять членов мирной делегации и двадцать пять – вспомогательного персонала. Было еще два стюарда, две стюардессы и старший стюард Лейбер. Они сидели все вместе, группой, сразу за пассажирским салоном. Шестеро агентов службы безопасности разместились среди пассажиров. Том Ричардсон уселся рядом с Джоном Макклюром и вел с ним беседу. Генерал Добкин еще раз просматривал документы, с которыми ему предстояло ознакомить верхушку Пентагона. Исаак Берг устроился один, развернув газету и посасывая незажженную трубку. Раввин Левин затеял религиозный спор с одним из делегатов. Всего на борту было пятьдесят пять человек, включая членов экипажа. С дополнительным грузом самолет взял почти максимальный вес, принимая во внимание температуру воздуха за бортом.

Мириам Бернштейн сидела позади Абделя Джабари, занявшего место рядом с еще одним арабским делегатом, Ибрагимом Арифом. Моше Каплан, молодой человек из службы безопасности, то и дело нервно поглядывал на две клетчатых куфьи.

Салон был невелик, сиденья размещались по два в каждом ряду, и человек высокого роста, поднимаясь, чувствовал себя не слишком комфортно. Французы, как обычно, сделали все по своему усмотрению, отдав предпочтение внешней роскоши в ущерб удобству, но недостаток места не имел на «конкорде» большого значения, потому что полет редко длился более трех с половиной часов.

Венцом декора был большой настенный махметр, позволявший пассажирам видеть, с какой скоростью летит самолет. В данный момент его неоновый циферблат показывал нули.

В пилотской кабине Гесс отвел взгляд от часов:

– Пора.

Беккер отпустил тормоза и подал вперед рукоятку. Машина стронулась с места и покатилась по длинной поблескивающей полосе, постепенно набирая скорость.

– Шестьдесят узлов, – сообщил Гесс.

– Все в порядке, – доложил, пробежав глазами по приборам, Кан.

Беккер приказал включить форсаж. Бортинженер включил сначала две внешних форсажных камеры, потом две внутренних.

– Есть, все четыре.

– Сто узлов.

Самолет уже пробежал половину взлетной полосы, и оставшаяся половина казалась короче, чем есть, из-за поднимавшихся от нее волн горячего воздуха. Призрачные озера возникали и испарялись с нарастающей скоростью. Беккер мигнул.

Сосредоточься на инструментах. Не обращай внимания на мираж.

Тем не менее, он продолжал смотреть вперед. Тепловые волны гипнотизировали его, одновременно искажая и укорачивая полосу. Беккер почувствовал, как на лбу выступают капли пота.

Только бы не заметил Гесс.

Беккер отвел глаза от ярко освещенного козырька и уставился на консоль. Скорость быстро нарастала, а его руки словно окаменели.

Отрывайся, черт бы тебя побрал. Штурвал на себя.

Рядом звучал монотонный голос Гесса, считывавшего показания скорости, возросшей уже до ста шестидесяти пяти узлов.

Беккер потянул штурвал. Переднее колесо оторвалось от раскаленной полосы. Они мчались со скоростью семьдесят пять метров в секунду, и в какой-то миг нервы у него дрогнули. Демон сомнения, преследовавший Беккера с первого дня в летной школе, снова подал голос.

Почему он должен полететь? Почему так скачут стрелки? Что-то не так. Кто вообще строил этот самолет? Почему ты думаешь, что умеешь им управлять? Беккер, стоп! Ты погибнешь!

– Командир…

В голосе Гесса отчетливо прозвучало беспокойство.

Беккер почувствовал, как ослабло в руках напряжение. Колеса отделились от земли. Скорость достигла двухсот двадцати узлов. Скороподъемность быстро нарастала. Он держал штурвал одной рукой.

– Убрать шасси.

Беккер улыбнулся и прочистил горло. Звук его собственного голоса, спокойного и уверенного, похоже, прогнал демона сомнения, но в голове еще слышалось угасающее эхо его последних слов.

В следующий раз я убью тебя, Беккер.

Он еще немного подождал, удостоверяясь, что все в порядке, и слегка громче обычного произнес:

– Проверка всех систем. – И, выдержав паузу, добавил: – А когда освободитесь, Питер, позвоните, чтобы принесли кофе.

Беккер расслабленно откинулся на спинку кресла, без труда выводя самолет на курс. Впереди посадка и взлет в Орли, а потом в Нью-Йорке. Он вернется в Лод через двадцать четыре часа. И сразу же, без промедления подаст в отставку. К этому давно шло. Каждый раз, когда самолет бежал по взлетной полосе, попадал в воздушную «яму» или заходил на посадку, внутри у Беккера все сжималось, ладони становились мокрыми от пота, а голос в голове предвещал смерть. Ничего особенного. Такое случается даже с самыми лучшими пилотами. Надо лишь набраться мужества и твердо сказать…

– Хватит.

– Хватит? – переспросил Гесс. – О чем это вы?

Беккер повернул голову и уставился на своего товарища:

– Что?

– Вы сказали «хватит». Чего «хватит»? – не отрывая глаз от приборной доски, повторил Гесс.

– А… Ну да. Конечно. Кофе. Хватит пить кофе. Скажите, что не надо.

Гесс как-то странно посмотрел на командира. По его взгляду Беккер понял: он все знает.

– Ладно, ты прав. – Беккер повернулся к Кану. – Два кофе, Питер.

Капитан вытер лицо и лоб. Все в порядке. Гесс имеет право знать. Он закурил сигарету и глубоко затянулся.

«Конкорд-02» начал свой крутой, изящный подъем. Длинные шасси уже спрятались в корпус. Гесс убрал закрылки и поднял носовой обтекатель. В кабине стало очень тихо, если не считать попискивания и пощелкивания приборов. Беккер развернул самолет на тридцать градусов и положил на заданный курс. Альтиметр показывал шесть тысяч футов и тысячу восемьсот метров, скорость достигла трехсот узлов. Он закурил еще одну сигарету. Пока все шло хорошо.

Выведя «конкорд» из поворота, Беккер откинулся на спинку кресла и взглянул на приборную доску. Самолет полностью контролировался электроникой, напоминая в этом отношении космическую капсулу. Когда пилот касался штурвала или педали руля поворота, электрический сигнал поступал к гидравлическому активатору. Именно таким образом, а не через провода и рычаги приводилась в движение механизация. Компьютер также помогал пилоту «чувствовать» рычаги управления, придавая им искусственную стабильность и сопротивляемость. Размышляя над этим, Беккер приходил к выводу, что мир становится все более и более необычным с каждым технологическим прорывом, и человеческая психология не успевает приспособиться к изменениям. Еще задолго до появления страха у Беккера возникло чувство отчужденности, неприятия этой кабины. Да, пришло время уступить место новому поколению, допустить молодых к штурвалу.

Они находились над пляжем Тель-Авива, и Беккер, достав из сумки полевой бинокль, внимательно осмотрел береговую линию. Обычно здесь собирались тысячи отдыхающих, но из-за объявленных на сегодня учений гражданской обороны люди предпочли остаться дома. Как всегда, Беккер посмотрел и на свой дом в Герцлии. Увидев во дворе пустой шезлонг, подумал, догадывается ли его жена о том, что ее муж вовлечен в операцию, испортившую сотням горожан планы провести под солнцем первый по-настоящему весенний денек. Прямо перед ним расстилалась синяя гладь Средиземного моря, сливающаяся на горизонте с лазурной голубизной безоблачного неба. Самолет продолжал набирать скорость и высоту.

Впереди Беккер видел «ноль первый». Возможно, на земле «конкорд» походил на неуклюжую птицу, но в полете он наглядно демонстрировал вклад современных технократов в эстетику двадцатого века. Летать на таком лайнере было приятно, но у Беккера постоянно присутствовало чувство, что компьютеры однажды могут подвести его. И даже не столько подвести, сколько предать. Эти чудесные компьютеры, эти машины, способные одновременно совершать тысячи разных операций, которые не по силам экипажу из трех человек. Они могли увлечь на высоту в девятнадцать тысяч метров при сверхзвуковой скорости. Увлечь и… бросить. И тогда останутся лишь слова их прощального послания: Лети дальше сам, глупец. Беккер попытался улыбнуться. Еще три взлета и две посадки.