Риш пробормотал что-то.

Саламех приготовился к худшему. Зачем назначать встречу в пустынном, скрытом от людских глаз месте, если для разговора вполне подошли бы уютное бистро или снятая квартира? В глубине души он знал ответ, но отчаянно, из последних сил стремился отвратить неизбежное.

– Как ты и хотел, я попросил перевести меня в Тулузу. Если разрешат, я и там с гордостью выполню любое твое поручение, – с надеждой сказал алжирец.

Риш издал звук, напоминающий смех, от которого по спине у Нури пробежала холодная дрожь. Очевидно, ждать развязки оставалось уже недолго.

– Нет, друг мой, – раздался голос из темноты. – Об этом уже позаботились. Твой джокер в колоде, а скоро к нему прибавится еще один.

Саламех понял метафору. Именно так называли себя эти люди – джокеры в колоде. Так же называли они и те операции, которые осуществляли сами или с помощью других. Цивилизованные народы вели игру по правилам до тех пор, пока в нее не вступал джокер в колоде, и тогда взрывались самолеты или аэропорты, происходили похищения и рассылались письма-бомбы. Игра, которую вели дипломаты и министры, путалась и выходила из-под контроля. Никто не знал правил, которыми руководствовался падавший на зеленое сукно игрового стола джокер. Люди начинали кричать друг на друга, из-под стола извлекались ножи и пистолеты. Дела принимали зловещий оборот.

Саламех сглотнул подступивший к горлу сухой комок:

– Но ведь…

Он услышал, как Риш хлопнул в ладоши.

В следующее мгновение чьи-то руки прижали его к скользкой стене старого дока. Нури почувствовал, как острое и холодное лезвие коснулось его горла. Он не мог кричать, потому что невидимая ладонь зажала ему рот. Второй и третий ножи воткнулись в грудь, целясь в сердце, но убийцы нервничали и лишь пробили легкое жертвы. Саламех почувствовал, как его собственная теплая кровь потекла по холодной, липкой от пота коже, и услышал вырвавшиеся из горла булькающие звуки. Еще один нож ударил ему сзади в шею, но скользнул вниз, наткнувшись на позвонок. Алжирец сопротивлялся, но делал это механически, не веря в успех. Он понимал, что убийцы хотят закончить все побыстрее, но из-за волнения и спешки плохо справляются с порученной работой. Он подумал о жене и детях, оставшихся дома и ждущих его к ужину. В этот миг острие кинжала нашло наконец сердце, и Саламех освободился от боли и мучителей с последним спазмом, содрогнувшим его тело.

Риш что-то негромко сказал, и тут же несколько теней склонились над умершим алжирцем. У него вывернули карманы, забрали кошелек и часы, сняли ботинки. Потом тело спустили с мостика, поддерживая за лодыжки, и на мгновение мертвый Нури Саламех повис вниз головой над черной стоячей водой, мерно накатывавшей на стены дока с обеих сторон. Водяные крысы, беспрерывно пищавшие в течение всей этой короткой схватки, выжидающе затихли. Они смотрели на происходящее своими маленькими красными глазками, в которых словно горел некий собственный внутренний свет. Лицо Саламеха, залитое ручейками крови, коснулось холодной черной воды, и тогда убийцы отпустили его. Тело исчезло практически без всплеска. Длинную галерею наполнил шум – это водяные крысы прыгали с мостика в грязную, вонючую воду.

Рабочие в масках еще раз прошлись по корпусу пистолетами-распылителями. Краскопульты с шипением умолкли. Теперь стоявший в просторном покрасочном цехе «конкорд» сверкал белой эмалью. Звуки стихли, движение прекратилось. В помещении наступила тишина. Белесый туман наполнил помещение, повиснув над самолетом, отливавшим красноватым отраженным светом. Потом призрачно замерцали инфракрасные нагревательные лампы. Заработали, отсасывая туман, кондиционеры.

Кондиционеры отключились сами, а вслед за ними погасли и нагревательные лампы. Внезапно темный цех наполнился голубовато-белым светом сотен флуоресцентных огней.

Тихо и спокойно, словно в священное место, в цех вошли люди в белых комбинезонах. Несколько секунд они молча смотрели на длинную, грациозную птицу. Со стороны могло показаться, что и воздушный корабль, стоя на длинных ногах, смотрит на них в классической высокомерно-презрительной и равнодушно-бесстрастной манере Ибиса, священной птицы Нила.

Люди принесли трафареты и распылители, вкатили двухсотлитровые бочки с голубой краской, установили лестницы и развернули трафареты.

Они работали, экономя слова. Время от времени бригадир сверялся с эскизом. Один из работавших приложил трафарет к хвостовой секции, к тому самому месту, где под свежей белой эмалью просвечивал серийный номер. Теперь этот номер стал постоянным международным регистрационным номером. «4Х» обозначали страну, которой отныне принадлежал самолет, а «LPN» превратились в индивидуальный регистрационный номер самого воздушного судна.

Стоявшие еще выше сняли с хвоста черный виниловый трафарет. На белом поле остались голубая шестиконечная Звезда Давида и под ней два коротких слова – «Эль-Аль».

На Самарийских холмах, высящихся над равниной Шарона, четверо мужчин безмолвно и неподвижно стояли в предрассветной темноте. Внизу под ними, раскинувшись по равнине, горели огни международного аэропорта Лод, до которого было девять километров. За Лодом светлая дымка обозначала города Тель-Авив и Герцлию, а еще дальше воды Средиземного моря отражали свет заходящей луны.

Они стояли на том месте, которое до Шестидневной войны являлось частью иорданской территории. В 1967 году это место имело стратегическое значение, располагаясь почти в полукилометре над равниной Шарона, на выступе той линии, которая стала линией перемирия в 1948-м, на выступе, глубоко врезавшемся в землю Израиля. В 1967 году это была самая близкая к аэропорту Лод иорданская позиция. Отсюда иорданская артиллерия и минометы успели дать несколько залпов по аэропорту, прежде чем израильские военные самолеты заставили их замолчать. Арабский легион оставил эту позицию, как оставил и весь Западный берег реки Иордан. Теперь она не имела явного военного значения, так как находилась в глубине израильской территории. Не стало бункеров, некогда стоявших друг против друга на «ничейной» земле, не стало многокилометровых рядов колючей проволоки, разделявшей их. И что еще важнее, не стало пограничных израильских патрулей.

Но в 1967 году Арабский легион оставил здесь часть своего вооружения и некоторых своих членов. Вооружение состояло из четырех 120-мм минометов с запасом мин, а теми, кому предстояло стрелять из них, были четверо палестинцев, некогда служивших в Палестинском вспомогательном корпусе, приданном Арабскому легиону.

Тогда им, еще молодым людям, было приказано остаться и ждать дальнейших распоряжений. Старая стратегия – оставлять на вражеской территории людей и оружие. Ею пользуются при отступлении все современные армии в надежде, что эти агенты сыграют свою роль, когда придет время наступательных действий. Все четверо палестинцев были жителями оккупированной израильтянами арабской деревни Будрис и последнюю дюжину лет вели нормальную, мирную жизнь. Откровенно говоря, они успели позабыть и о минометах, но тут им напомнили о клятве, принесенной много лет назад. Напоминание пришло из тьмы, словно эхо давнего кошмара. Они выразили притворное удивление тем, что приказ поступил накануне мирной конференции, но в глубине души прекрасно понимали, что причина именно в этом. Люди, издалека контролировавшие их жизнь, вовсе не желали мира. И ослушаться приказа было нельзя. Невидимая армия держала их в своих тисках так же крепко, как если бы они стояли на плацу в полном воинском облачении в парадной шеренге.