Двое из службы безопасности, Яффе и Альперн, вывели Ассада из хижины. Пока ему не завязали глаза, он смог увидеть в яме, вырытой рядом с хижиной, дюжину стеклянных бутылок с авиационным топливом. Стюард Якоби продолжал заполнять бутылки горючим из алюминиевой канистры. Одна из помощниц, Эсфирь Аронсон, делала фитили из тряпок. Это уже не считалось хитростью, а на Мухаммеда Ассада произвело нужное впечатление.

Альперн крикнул Аронсон, чтобы та бросила ему кусок материи для повязки на глаза. Она не стала торопиться – как ей и было сказано, – и Альперн сердито приказал ей пошевеливаться.

Тем временем Яффе развернул Ассада кругом и направил его на оборонительные линии. Ассад окинул быстрым взглядом то, что должен был принять за пулемет на треноге, а на самом деле представляло собой стойку, оторванную от переднего шасси, зачерненную сажей и установленную на укороченную треногу от кинокамеры, позаимствованную из багажа. Использованные гильзы от патронов, связанные шнурками, блестели на солнце, как пулеметные ленты. Если Ассад и удивился, откуда у израильтян на борту самолета оказался пулемет, то спрашивать не стал. За несколько секунд он увидел все, что ему полагалось видеть, потом пленному быстро завязали глаза. Подвели к краю оборонительной линии между двумя алюминиевыми отражателями, через канаву и земляной вал. На середине склона повязку сняли, дали белый носовой платок, привязанный к куску алюминиевой трубки.

Яффе таким же тоном, каким Господь говорил с женой Лота, приказал Ассаду не оглядываться назад. Несмотря на ранение, Ассад довольно быстро спустился вниз.

Хоснер дал приказ прекратить праздник и нашел Берга с Добкиным на возвышении – бывшей сторожевой башне, – которое стало прошлой ночью командно-наблюдательным пунктом. Они наблюдали за тем, как продвигаются работы. Слабые дуновения горячего ветра слегка шевелили флаг, сделанный из майки.

– Что теперь? – спросил он.

– Нужно снова поговорить с Беккером. Он в кабине пилотов, – предложил Берг.

Они вернулись к «конкорду». Выровненная земляная платформа была поднята до уровня сломанного носового колеса. Кан лежал там навзничь, покрытый смазкой и грязью, и копался в механизме шасси. Хоснер задумался, нельзя ли было использовать его энергию с большей пользой, на рытье ям-ловушек, например, но ничего не сказал.

– Ну что, удалось? – окликнул его Добкин.

Кан встал на ноги:

– Нет. Пока еще нет. Но я думаю, что осталось совсем немного.

Добкин кивнул:

– Хорошо.

– Надеюсь только, что у нас хватит батарей и горючего, чтобы запустить блок, если я его налажу. – Он пристально глянул на Хоснера.

– Зачем? – спросил Хоснер. – Чтобы запустить кондиционеры? – Он поднялся на насыпь. – Если вам вдвоем не удалось установить связь по радиопередатчику, используя батареи, то не думаю, будто генератор что-то изменит.

Кан ничего не ответил.

Хоснер стал прохаживаться по насыпи. Оглянулся на нос самолета:

– Техники по натуре своей плохие работники. Если что-то сломалось, вы непременно хотите это починить. Ты зациклился на проклятом вспомогательном силовом блоке, Кан, но ума не приложу, какой нам от него толк.

Кан покраснел, но промолчал.

Хоснер сделал еще несколько шагов и крикнул через плечо:

– Радиопередатчик – вот быстрый способ убраться отсюда, но вы, кажется, и не прикоснулись к нему. – Он вспрыгнул на крыло.

Добкин и Берг стояли за спиной Якова и тихо разговаривали с Каном.

В пассажирском салоне было жарко, как в печке, и Хоснер, несмотря на то что обходился без воды, начал потеть. До кабины доносился шум с места разборки хвостового отсека. Проходя мимо, Хоснер заметил, что он был почти полностью разломан. Горел указатель числа Маха, указывая на то, что Беккер пользовался аварийной энергией. Еще можно было прочесть «0.00», и это почему-то вызвало досаду. Какой бравый французский инженер подсоединил пассажирский махметр к аварийному источнику питания? Зачем пассажирам знать, с какой скоростью они летят во время аварийной ситуации? Хоснеру пришло в голову, что пассажиры «ноль первого», должно быть, наблюдали за тем, как гаснет скорость после взрыва.

Хоснер почувствовал запах из кабины пилотов до того, как добрался до нее. Заглянул внутрь. Гесс все еще сидел, навалившись на пульт управления, но его тело уже охватило трупное окоченение, оно сдвинулось и выглядело очень неестественно. Горячий ветер дул в разбитое ветровое стекло. Беккер с наушниками на голове сидел у радиопередатчика.

Хоснер вошел и громко сказал:

– Его нужно вынести отсюда.

Беккер снял наушники:

– Он мой подчиненный и останется здесь, пока его не будут готовы похоронить.

Хоснер не знал, что у Беккера на уме, и не хотел даже пытаться переубеждать его. Какая разница, где хранить тело? Может, для остальных будет лучше, если они не будут видеть погибшего. Если только этот чертов раввин не…

Левин оставался для него загадкой. Все религиозные люди казались Хоснеру загадочными. Они не летали самолетами компании «Эль-Аль», не ели ящериц, даже если умирали от голода, не хоронили усопших в субботу. Короче говоря, не сочетались с двадцатым веком. Они позволяли людям вроде Хоснера нарушать Священный закон, поэтому по субботам в их домах текла вода, работали радары, делались хирургические операции. Левин представляет собой лишь одну из разновидностей Мириам Бернштейн, решил Хоснер. Они уверены, что находятся на пути к раю, а Хоснера тренировали для попадания в ад. Ему пришло на ум, что он или делает очень проницательные наблюдения, или становится параноиком. Но как же тут не станешь деспотом?

– Я спросил, хотите ли вы лично поискать сигналы по радиопередатчику? – сказал Беккер.

– Что? Нет. Не хочу. Вы что-нибудь слышали? Пытались передавать?

– Как я уже говорил, в дневное время передавать очень трудно.

– Верно. Может быть, нам больше повезет сегодня вечером.

– Нет, не повезет.

– Почему?

– Я получил одно сообщение.

Хоснер подошел поближе.

– От кого?

– От парня по имени Ахмед Риш. Еще раньше, до того как он пролетал на самолете. Он надеется, что Яков Хоснер понимает, сколько жизней поставлено на кон, и все в таком роде. Сделал мне также комплимент по поводу моего знания летного дела. Приятный парнишка. – Беккер позволил себе засмеяться. – Он сказал также, что вернется в сумерки покружить над нами и заглушит мой радиопередатчик, если мы не сдадимся.

– Сукин сын!

– Он, конечно, горазд на сюрпризы. Все плохо. – Беккер выключил передатчик. – Его нельзя сбить?

Хоснер вытер потную шею.

– На какой высоте ему нужно лететь, чтобы глушить вас?

– На любой, на какой он захочет. У него хватает мощности, и мы у него на виду при чистом небе.

– Тогда мы не сможем подстрелить его, если только у вас на борту нет ракеты, которую вы прячете.

Беккер встал и расправил пропитанную потом одежду:

– Кстати, мне нужно, чтобы кто-то дал распоряжения насчет того, что снимается с этого самолета. Совсем недавно пара ваших людей попыталась забрать чертову проволоку, которая соединяет передатчик с батареями.

Хоснер кивнул:

– Хорошо. – Он видел, что лицо у Беккера пожелтело, а губы потрескались. – Попейте воды.

Беккер пошел к двери:

– Думаю, надо пойти выкопать могилу.

Хоснер уставился на радиопередатчик и через несколько минут тоже покинул кабину.

Он не хотел встречаться с Мириам, но это было неизбежно. Она стояла на крыле с другими мужчинами и женщинами из миротворческой делегации. Яков заметил, как группируются схожие между собой люди. Они не смешивались с более молодыми помощниками или с членами экипажа.

Все направлялись к хвостовому отсеку, чтобы помочь в работе. Руки Мириам были обмотаны тряпками, чтобы можно было брать зазубренный металл. Вся в поту и пыли, женщина медленно шла по невыносимо горячему крылу, в то время как остальные шагали по фюзеляжу. Она стояла, широко расставив ноги, чтобы удержаться на наклонном крыле.