Хоснер поднялся на еще не законченный вал и вспрыгнул на крыло. В салон он попал через аварийный выход.

В хвосте самолета напротив него сидели Добкин и Берг.

Трибунал.

Хоснер двинулся по проходу между креслами. Солнце светило в иллюминаторы, вливалось в салон сквозь дыру в задней перегородке.

– Доброе утро.

Он остановился в проходе. Запах сгоревшего керосина еще не выветрился.

Оба кивнули.

Добкин откашлялся:

– Яков, нам очень неприятно, но для поддержания дисциплины мы вынуждены поступать сурово с теми, кто не исполняет приказы.

– Совершенно согласен.

Генерал подался вперед:

– Значит, ты согласен, что мы имеем право судить тебя?

– Этого я не сказал.

– Не важно, сказал ты это или нет, – заявил Добкин. – Здесь мы представляем закон. Независимо от того, согласен ты или нет.

– Я согласен в том, что мы представляем закон. Мы можем судить людей и накладывать наказание.

Добкин нахмурился:

– Яков, ты переходишь границы дозволенного. Теперь серьезно. Если мы будем судить тебя, то это будет открытый суд со зрителями и все такое, но уже сейчас я могу сказать тебе, что вердикт будет коротким и ясным. Виновен. И единственный приговор, возможный в данных обстоятельствах…

Он оглянулся на Берга в ожидании поддержки. Берг спровоцировал это разбирательство, но был при этом прагматиком до мозга костей, стремившимся выжить в любой ситуации. Он сидел сзади и помалкивал. Раскурил трубку и уклончиво попыхивал ею. Ему хотелось посмотреть, какой оборот примет дело. Добкин – военный человек. Привык требовать полного подчинения и добиваться его. Берг в своей сфере допускал вольности и компромиссы, которые заставляли генералов тянуться к руководствам по проведению военно-полевых судов.

Хоснер подчеркнуто посмотрел на наручные часы:

– Послушайте, единственное, что здесь неверно, так это то, что меня нельзя обвинить в неподчинении приказу, так как здесь командую я. Теперь если кто-нибудь еще не подчинится приказу, в том числе и любой из вас, мы соберемся в этом же составе и будем судить его. Есть еще что-нибудь?

Добкин вскинулся:

– Это что, бунт?

– Я бы не назвал это так.

– Зато я это так называю. Самый высокий ранг здесь у министра иностранных дел. Как избранный член кнессета он…

– Забудьте об этом, генерал. У меня есть полномочия от имеющегося здесь большинства военных. Министр иностранных дел может быть главным де-юре, но де-факто мы берем командование на себя, и вы это знаете. Именно поэтому вы и не позаботились пригласить его на это маленькое совещание. Единственный камень преткновения в том, кто из нас троих главный. Я говорю, что это я. Но если вы хотите, чтобы приказы отдавались через министра иностранных дел или через одного из вас, это меня устраивает. До тех пор, пока вы понимаете, кто отдает эти приказы. Идет?

Все долго молчали, потом впервые подал голос Берг:

– Вот видите, это классический маневр, основанный на теории планирования игры фон Неймана-Моргенштерна, как я полагаю. Яков узурпировал власть с нашего молчаливого согласия, отобрав ее у министра иностранных дел. Мы предприняли определенный шаг и отрезали себе пути к отступлению. Яков нас перехитрил.

Берг говорил очень нейтральным тоном.

Хоснер ничего не ответил.

Снова пауза затянулась.

– Почему ты делаешь это, Яков? – тихо спросил Добкин.

– Думаю, я единственный, кто понимает, как действовать в нынешней ситуации. Я доверяю сам себе. Лишь немного нервничаю из-за вас.

Хоснер пожал плечами. Добкин покачал головой:

– Нет. Это потому, что ты втянул нас в это дело. А теперь хочешь нас вытащить. Хочешь быть героем, ведь если когда-нибудь мы окажемся дома, ты сможешь ходить с гордо поднятой головой. И ты не остановишься перед тем, чтобы перешагнуть через кого угодно или растоптать кого угодно.

Кровь бросилась Хоснеру в лицо:

– Можете говорить что угодно, генерал. – Он повернулся и зашагал к двери, потом оглянулся через плечо: – Сбор команды ровно в полдень. Здесь, в самолете. – И вышел.

На земле Хоснер нашел Беккера и Кана. Они сидели над схемой вспомогательной силовой установки. Он склонился над ними в тени крыла:

– Почему ночью ничего не получилось с передатчиком?

Ответил Кан:

– Были помехи, усиленные всем этим чертовым шумом, который здесь устроили.

Хоснер улыбнулся:

– Извини. Сегодня вечером постараемся вести себя потише.

– Надеюсь на Бога, что к наступлению ночи нас уже здесь не будет, – сказал Кан.

Хоснер посмотрел на него:

– Думаю, это в большой степени зависит от вас обоих.

Беккер поднялся на ноги:

– От меня. Я капитан. Если мы наладим связь по радио, я оправдаю доверие. Если нет, позор падет на меня, – проговорил он холодно.

Хоснер тоже встал:

– Конечно. Все ищут в небе самолеты. Как только кто-то заметит самолет, мигом прибежит сюда и доложит вам. Трап подготовят через несколько часов. У вас будет две минуты, чтобы подняться в кабину и выйти на связь. Этого достаточно?

– Вполне, – сказал Беккер.

Хоснер посмотрел вверх на дельтовидное крыло. Казалось, он принял решение:

– Я спущу оставшееся горючее.

Беккер удивленно уставился на него:

– Мне нужно горючее, чтобы запустить вспомогательную силовую установку, тогда мы сможем получить ток и включить радиопередатчик.

– Силовая установка не работает и вряд ли заработает. Главное сейчас – не пустить сюда арабов. Даже если вы запустите силовую установку, от нее не будет никакой пользы, если в кабине сядет Ахмед Риш. Мне нужно горючее, чтобы сделать всякие штуки, которые взрываются, капитан.

– Я не могу позволить вам забрать горючее.

Хоснер пристально посмотрел на него. Технические специалисты недалеко ушли от многих более чем обыкновенных смертных.

– Вы теряете время с этой силовой установкой. Не стоит биться над ней. Возвращайтесь в кабину и работайте с радиопередатчиком, пока не сядут батареи. У нас нет времени заботиться о выработке собственной электроэнергии на будущее. У нас может и не быть никакого будущего. – Он посмотрел на Беккера, потом на Кана. И понизил голос: – Кроме того, я не хочу, чтобы все это горючее оставалось в крыльях. Одна трассирующая пуля может поджечь его и изжарить вас обоих в кабине.

Беккер знал, что слова Хоснера не лишены смысла. Но их с Каном работа тоже не была бессмысленной. Каждая проблема имеет несколько возможных решений.

– Послушай, – сказал он, – мы постараемся наладить силовую установку, ведь прием на радиопередатчике плохой. Ты возьмешь столько горючего, сколько тебе надо. Мне кажется, там осталось больше, чем мы думаем. Нужное количество горючего можно перелить в резервуары, а остальное оставить в крыльях. Согласен?

Хоснер улыбнулся:

– Когда мы были в полете, ты требовал полного подчинения и получал его от меня и от всех остальных без каких-либо споров и компромиссов. Ты был капитаном. Теперь, на земле, я командир. Почему же я не могу требовать того же?

Беккер покачал головой:

– В полете все по-другому. Это техническая сторона дела. Здесь же все субъективно. Есть возможность для обсуждения.

– Чепуха. – Хоснер глянул вверх на «конкорд». Белая краска на его корпусе отливала желтизной в лучах восходящего солнца. – Окончательное решение я приму позже. Тем временем начнем делать «коктейль Молотова» из горючего. Пока.

Он повернулся и ушел.

Под поврежденной хвостовой частью самолета прямо на земле сидел министр иностранных дел с двумя своими молодыми помощниками Шимоном Пеледом и Эсфирью Аронсон. Здесь находились двое делегатов, Яков Сапир, член левого крыла кнессета, до которого Хоснеру не было дела, и Мириам Бернштейн, до которой Хоснеру дело было.

Хоснер видел, что они прервали работу и занялись оживленными парламентскими дебатами. Он направился прямо к ним.

Министр иностранных дел посмотрел на него снизу вверх. Сначала он, казалось, удивился, увидев Хоснера. Потом кивнул своим мыслям. Он правильно догадался, что Добкин и Берг потерпели неудачу в попытке призвать Хоснера к порядку. Политик быстро оценил ситуацию и встал на ноги, чтобы поздороваться: