Неужели я люблю себя вот за эту пустоту? Нет. Но любить себя ради этих красивых глаз – глупо. Наступит время, когда они утонут в морщинах, а вместе с ними утонет и моя красота. И вот что тогда? Будет ли мне, как и прежде, чем восторгаться в самой себе? Чем тогда я буду гордиться, когда утрачу свой блеск? Деньгами? Славой? Могущественным мужем (если он будет)? Но ведь это всё лишь приложение ко мне. А лично я, что останется во мне такого, чем я смогу гордиться? О, страшные мысли, о, жестокие мысли, зачем вы мучаете меня. Я теряюсь от этих мыслей. Я хочу рыдать, бежать от самой себя.

Я слышу, Константин рассказывает про перестрелку во дворе. Звучат известные фамилии. Андропов, Брежнев… Щелоков заручился согласием генсека на арест шефа КГБ, но чекисты, охранявшие дом 26 на Кутузовском проспекте, оказались удачливее группы спецназа МВД… Ага, видно, наш Константин из чекистов, раз так их нахваливает. Хм.

+++

Роман с Константином получился скучным.

Мне быстро надоели его долгие поцелуи, торопливые движения рук, это глупое дрожание пальцев.

– Послушай, Костя, – мой голос прозвучал, пожалуй, нежно, и это выдало мою издёвку. – Ты, наверное, в детстве был алкоголиком?

– Почему ты это говоришь?

– У тебя руки дрожат.

– Это тебе лишь кажется.

– А, поняла. Это – озноб любви. Ха‑ха!

Он посмотрел на меня так, как умел это делать – без выражения. Это, подумала я в который раз, профессиональное.

– А вас там, где ты работаешь, учат скрываться за пустотой глаз? – перебила я себя.

Он молчал. В его глазах видны были деревья из окна напротив. Они тянули ко мне свои щупальца. Мне не хотелось ни к этим щупальцам, ни к этим глазам. Я отвернулась к настоящим деревьям. Они так хорошо шелестели в открытом окне. Они были настоящими.

– Вот деревья – настоящие. А ты – нет, – сказала я.

Он подошёл и взял меня за плечи.

– Ты опять? Тебе не даёт покоя моя работа. Перестань.

– Нет, Костя. Мне не даёшь покоя ты сам.

– И это плохо, судя по твоей интонации?

– Плохо, да. А знаешь, почему?

– Не хочу знать.

– Значит, знаешь.

– И что же я знаю?

– Что ты мне надоел.

– Ты не выспалась. Завтра у тебя будет другое настроение. И всё будет по‑старому.

Я оттолкнула его.

– Уходи.

– Ты разочаровалась из‑за той истории?

Я пожала плечами. Я знала, о чём он говорит. Но и что с того…

– Я не знаю, о чём ты говоришь.

– Нет. Ты знаешь.

Я повернулась и взглянула ему в глаза.

– И что с того…

– Мне интересно просто, что думает невеста, когда у её жениха вываливаются из кармана презервативы.

(Я закрыла глаза. В памяти всплыло. Спустя два месяца после нашего знакомства он пришёл и объявил, что к власти приходит Андропов, а потом вдруг сделал мне предложение. Я помню, как в моей голове пронеслись мысли о блестящем будущем такого брака, и какой‑то неприятный голос как бы подсказал моей душе: соглашайся. Мои губы стали чужими. Они будто омертвели. И я сказала: согласна. И стала сама себе противна. Но тебе уже двадцать четыре, пора иметь семью, детей, и, главное, перспективного мужа, – как бы сказал некто моей душе. И мы пошли гулять на набережную.

Он демонстрировал, что умеет ходить на руках. А потом из его кармана посыпались презервативы. Он вскочил на ноги с криком «бля…!», упал на колени, стал их запихивать обратно в карман брюк. Я хохотала. Костя взглянул на меня. И вдруг сказал взволнованным голосом, что снимает проституток возле метро «Проспект Мира». Ой, не могу. Зачем он это сказал?! Болван болваном. Просто умираю от смеха.)

Он ушёл. Я знала, что он вернётся через день‑другой.

Я полистала блокнот. Там немало мужских имён. За каждым – своя история. Мда. Кому позвонить? Ну, хотя бы Генке.

– Послушай. Ты не мог бы побыть моим кавалером на полчаса. Так надо.

В трубке кашлянули. Меня раздражает в людях эта манера – покашливать вместо слов.

Я бросила трубку.

Телефон откликнулся звонком и спросил:

– Тебе это зачем?

– Затем.

– Послушай. Мы не видели и не слышали друг друга двести лет, и вдруг этот звонок… Не странно? Я не знаю, что и ответить…

– Мне нужно отшить одного типа.

– Понятно. И что я должен делать.

– Придёшь ко мне, когда я позову. А дальше по ситуации.

Но отшивать особо и не пришлось. Костя позвонил через неделю и предложил встретиться, как он выразился, «на нейтральной территории для серьёзного разговора». Такой территорией он согласился считать мой двор.

Я пришла, как и планировала, не одна.

По дороге Генка сказал, что я очень красивая. Мне это не понравилось.

Костя взглянул на Генку.

– Ты кто?

– Кока.

– А, – сказал Костя.

– Это сокращённо. А вообще я – Кокарейкин, – сказал Генка, взглянул на меня снизу вверх и правой рукой обнял мои плечи. Для этого Генке пришлось привстать на цыпочки.

Мне стало противно. Я сбросила его руку. Костя усмехнулся и взглянул на меня. Я чувствовала, что моя красота его волнует, и меня это раздражало.

– Я вообще‑то хотел наедине с тобой поговорить.

– Ладно. Гена, извини, до завтра, милый, – сказала я с облегчением.

Генка тоже меня раздражал. Генка меня раздражал ещё больше, чем Костя.

Генка ухмыльнулся.

– Хорошо, дорогая.

Я посмотрела вслед Геше. Какой был, таким и остался. Сколько лет я его не видела… Интересно, есть ли у него девчонка? Вряд ли. Не пришёл бы сюда.

– Кулакову привет! – крикнула.

Геша оглянулся и помахал рукой:

– Ха‑ха.

В его смехе я услышала для себя воспоминание о минувшем. Как Кулаков с Гешей гонялись за мной по коридорам телестудии. Как Кулаков смотрел на меня влюблёнными глазами. Как… Мда, Кулаков… Хм…

– Так что ты хотел мне сказать?

– Вера, это касается твоего отца. Его могут арестовать. И скажу больше, решение по нему уже принято на этот счёт. Пока наблюдают. Когда всё произойдёт? Дело времени. Поэтому…

Он помолчал, глядя мимо меня.

Он прячет глаза, подумала я.

Он сказал:

– Так вот.

И снова замолчал.

– Ну? – сказала я.

– Знаешь, ты вовремя сказала «уйди». Теперь я даже рад этому.

– Почему? – сказала я. – Впрочем, мне не интересно, что ты ответишь. Я и так всё поняла.

– Ну да, ну да, – бормотнул он.

В его голосе я услышала помимо тревоги – облегчение. Он тревожился, сможет ли перенести разлуку со мной, и радовался, что избавляется от проблем. Но это я так решила. А как на самом деле, фиг его знает. Я кивнула ему и развернулась, но уйти сразу не получилось. Он обнял меня сзади, прижался ко мне всем телом. Он дрожал от возбуждения.

– Ты просто чертовски красива, – сказал он горячим, страстным голосом мне в ухо, и его руки засуетились, хватая меня так, будто хотели напоследок отщипнуть от меня как можно больше сувениров на память.

Я передёрнула плечами, и чужая страсть тут же осыпалась с меня будто старый песок. И всё стало тихо за моей спиной.

Меня расстроило то, что он сказал об отце.

Сказать папе об этом? Но как я объясню, откуда это знаю? Нет, это невозможно.

– События в жизни каждого из нас – это всего лишь проекция нашей внутренней сути, – сказал Богдан. – И вообще, не имеют значения в жизни человека те явления, которые происходят.

– Да, знаю, это ты когда‑то уже говорил. Напомни, что ты этим хочешь сказать? – мой вопрос прозвучал вяло, без интереса.

Потому что я сама думала так же, как Богдан. И по обыкновению, меня взяла досада, что не я первой сказала то, что так меня занимало. Я рассердилась на Богдана, и затем рассердилась на себя именно потому, что рассердилась на Богдана. Ну вот, подумала я, это опять зависть. Я постоянно ему завидую. Даже в таком пустяке, как сейчас.

– Я хочу сказать очень многое, – оживился Богдан.