Ах, как я самой себе противна. Как я хочу быть другой. Я гадкая…. Но желание прибрать к рукам Катькину квартиру перевешивает, и я стараюсь не обращать внимание на это неприятное чувство собственной вины.

Впереди немало работы. Надо готовить почву. День за днём я рассказываю Небылице страшные истории о невыносимой жизни моей внучки Таис, как издеваются над ней родители, какой сволочью с годами стала Анжелика (и это чистая правда). Небылица слушает со слезами и восклицает: «Боже, спаси и сохрани!»

Я умолкаю и пью чай. Скажите, ну как можно быть такой дурой. Зачем она верит мне, дрянной… Я ощущаю в себе вот эту мерзость, что копилась, росла внутри меня с детства. Я привыкла к этому. Я всегда знала, что внутри меня есть некая гадкая сила… Когда эта сила просыпается, я начинаю управлять людьми. Я делаю это так легко, я оказываюсь над миром. Сколько мужчин увидело во мне эту силу? О, разве можно считать свои победы. Это неправильно. Их можно смаковать. Ведь каждая победа – это целая прожитая жизнь. У меня много жизней. Каждая из них читается с наслаждением. И это наслаждение отвратительно, думаю я, но продолжаю упиваться минувшими безумствами.

В этих ярких историях из моей жизни много глянцевых страниц. Их я перелистываю каждый день. По этим страницам бродят ароматы любви, смешные глупости, горячий запах денег. Там царствуют моя красота, мои безумства, моя наглость. «Ты ужасна!» – говорю я себе, но продолжаю любоваться своей молодостью.

Что‑то неладное творится со мной. Сентиментальность. Надо уметь держать себя в руках. Ведь я всегда умела держать себя в руках.

Но вот Небылица идёт к своим иконам, и мне слышно, как она шёпотом просит у кого‑то помощи для рабы Божьей Таисии. Это она о моей внучке. Это невыносимо. Мне хочется треснуть по её иконам, по её седой голове. Мне хочется разнести вдрызг эту квартиру, ведь именно здесь я когда‑то отбила мужа у Небылицы.

Как можно жить, если рядом есть человек, который верит тебе? Как можно вынести эту муку доверия?

– Послушай, Небылица. Ты принимаешь меня за другого человека. Я не то, что ты думаешь, – однажды сказала я, когда она ползала по полу с тряпкой.

– И ты не знаешь самого главного. Ты и я – мы родные сёстры, – сказала я. – Мой отец, Царство ему Небесное, был и твоим отцом. Родным отцом. Вот так.

Я смотрела сверху на её плешивую голову. Зачем я говорю всё это, думала я.

– Ты, Вера, хороший, добрый человек, – сказала мне Небылица.

Она не упала в обморок от такой новости. В такое было трудно поверить, но рано или поздно, конечно, она поверит. Мне стало спокойнее. Эта тайна так много лет тяготила меня. Наконец, я освободилась от неё.

Однажды позвонил телефон, незнакомый голос сообщил, что машина сбила мою дочь Анжелику. И она теперь в морге. Её нужно опознать. Внучка? Таисия? Да, там была рядом ещё и девушка. Внучка жива.

А потом завыли за стеной у соседей. Собака. Она воет, когда хозяйка оставляет её одну. Вот и сейчас. Она снова меня нервирует. Но Небылица подошла ко мне, погладила по голове и по её глазам я поняла, что это не собака, это я вою. Это означало – у меня инсульт. Как когда‑то у Кулакова.

Я превратилась в беспомощное существо.

Небылица кормила меня, обтирала, пеленала, переодевала. Я покорно смотрела на неё и молчала. Я разучилась не только говорить, но и думать. Не думать – это здорово. Тем более не думать о Небылице. Не думать о Небылице означает для меня быть свободной от плохих мыслей. Небылица мой крест, она тот камень, о который разбилась моя душа. Она тот человек, который показал мне, кто я есть. Это знание я прятала от себя. Но разве может не стать явью то, что вопиёт к небу. Разве может тьма не знать, что она тьма… Ради этого, пожалуй, стоило заработать инсульт.

/Рассказ основан на реальных событиях. Автор: Катя Небылица/

Приписка на полях рукой Кати Небылицы: «Прототип главной героини рассказа – Таис Монастырская (внучка Веры Монастырской)».

Я всегда вспоминаю эту историю, когда вижу под дождём бегущую женщину.

В тот серый, без неба, переполненный водою день я шёл под зонтом по опустевшему от страха городу. Дома, автобусы, троллейбусы, такси, слепленные в одно тело люди под козырьками автобусных остановок, вереницы лиц за окнами плывущих по городскому океану кораблей, всё вокруг дрожало от боязни перед стихией. Боже мой, думал я, люди забыли самих себя, они и знать не хотят, что они – образы Божии, и видно, оттого так пугливы.

Мне надо было успеть пересечь перекрёсток с мигающим жёлтым глазом, прежде чем гудящая толпа смертей ринется навстречу горизонту. И это мне удалось бы, не появись на тротуаре та самая женщина. Она бежала к дороге и размахивала сумочкой. У неё были сумасшедшие глаза. Я сразу понял, что с ней неладно. Она явно хотела нырнуть туда, где мчалась смерть. Мне ничего не осталось, как встать на её пути и поднять свою трость.

Это было, надо сказать, единственное, что я мог сделать для неё. Всё, что потом она мне рассказала, хотя и вызывало живое сочувствие, но не более того. Чем я мог помочь незнакомому человеку? Вмешиваться в чужую жизнь? Сделать шаг не в свою судьбу? У неё была банальная история. Она не хотела жить.

В последнее время я мало встречаю людей, которые хотели бы жить. Все вокруг только и делают, что говорят о смертниках, мировой войне, атомной бомбе. И под крики из телевизора засыпают с мыслями о супервулкане Йеллостоуне, который завтра утром наверняка взорвут террористы и разбудят живущего в нём дьявола. Каждое утро человечество ждёт, подумать только, не Бога, а мировую войну.

Пока я пил утренний чай, Павел зачитывал мне из своего интернета новости – до тех пор, пока мой мобильник не разрядился, за это время я успел узнать, что военно‑космические силы России получили новую партию фронтовых бомбардировщиков, а «Калашников» испытывает новую винтовку. «Армейские снайперы смогут поразить врага даже на расстоянии полторы тысячи метров!» («Да не ори в ухо! Но что там ещё? А. Ну только не ори, балбес!») «На юге России началась внезапная проверка боеготовности вооружённых сил. Ну надо же, свыше четырёх тысяч береговых войск сейчас останавливают, уничтожают, стирают с лица земли то, чего пока не случилось, но завтра может случиться! Двадцать пять кораблей вышли в воды!» («Да не ори, говорю тебе!»)

Как раз завтра я собрался трястись в маршрутке в Новофёдоровку. Неужели мне придётся плавать рядом с этими кораблями – глупые мечты, понимаю, поэтому и говорю Паше, чтобы не звонил мне, когда я пью чай.

Меня удивляет интернет‑мания. Человек не может быть наедине с этой своей зависимостью, ему непременно хочется присоединить к себе ещё кого‑то, чтобы страдать вместе. Жэжэ‑вконтакты‑фейсбуки‑аськи‑скайпы‑ватсапы. Народ думает, это для общения. А я думаю – для размножения дури. Людям скучно дуреть в одиночестве. Вот и мой внук. Вместо того, чтобы жениться, он помешался на интернете и военных новостях. Каждый день он звонит мне, чтобы поделиться «молнией» об увеличении мощи нашего государства. Это у него началось с тех пор, как Республика вернулась в Россию. Я ходил с ним на заполненную тысячами людей площадь Ленина и слушал хоровые скандирования «Крым‑Россия‑Путин». Незадолго до этого я спешил через центр спящего города к женскому монастырю в Свято‑Троицкий собор на утренний акафист перед мощами святого Луки, и возле Верховного Совета дорогу мне преградили люди в камуфляже с автоматами. Они предложили идти обходным путём. Их доброжелательный тон и калаши произвели на меня впечатление. То же самое произошло возле Совмина. Пустынный город, полно вооружённых людей. Война? Военный переворот? Предсказания прозорливцев, нострадамусов, бабок Ванг сбылись? Сталин встал из гроба? Пока я добрёл окружными путями через старую часть города к монастырю, я был уже морально готов увидеть забитый досками храм. Слава Богу, сказал я, когда пришёл к церкви и услышал клиросное пение, это не те, кто называл религию опиумом для народа.