«Опять вон как толсто кожуру срезала… И мясо неправильное покупала…»– попробовал было Котов по привычке на жену за бесхозяйственность разозлиться, но вместо этого только всхлипнул.

Так ему вдруг пронзительно захотелось, чтоб жена никуда не ушла! Чтоб поднявшись назад, к себе в квартиру, он снова застал ее, сидящей на их ветхом диванчике перед телевизором, ножки в шерстяных носочках под себя поджавшей и сердито читающей социалистическую еще книжку по домоводству.

– Вернись, Варька! – вскрикнул он, до хруста прижав ведро к груди, – Вернись, и я буду тебе по тысяче раз в день о моей любви заявлять! Клянусь! Клянусь! Ты только вернись! А я за тебя – на всё, нет, честно, на всё-всё готовый!

Ну откуда же Котову было знать, что в мусорном-то баке как раз в этот момент чёрт околачивался? В чужих выброшенных письмах, поганец, рылся, да яблочком гнилым закусывал.

Услыхал хвостатый Котовскую клятву, развеселился. Обиженный муж – любому чёрту находка. Работы с ним с напёрсток, а удовольствия – аж с мусорное ведро.

– Будет, будет тебе, бедолага, возлюбленная жена твоя обратно! – гаденько усмехнувшись, шепнул тут чёрт из кромешной темноты бака, – Но и ты у меня, Котов, смотри, от слов своих не отступайся! Каждый день чтоб жене о любви своей заявлял, как обещано!

Чертом сказано, чертом сделано. Где-то через месяц, сирень в городе как раз отцвела и в городе резко запахло перегретыми автомобильными шинами, возвращается Котов как-то вечером после службы к себе домой, а там – на тебе. Чудо. Настоящее, чертовское. Жена-то его, беглая его Варя, и впрямь на их ветхом диванчике перед телевизором сидит, его дожидается. Ножки в шелковых носочках под себя подвернула, книжку по домоводству сквозь слёзы листает, делает вид что читает, а у самой глаза от страха на одной строчке там так и стоят, как вкопанные.

Только Котов вошел, откинула она книжку, как нашкодившего котёнка – в дальний угол, с дивана вскочила, да как кинется своему брошенному супругу на грудь. Чуть с ног его не повалила. Всем своим, немного по-новому, на нездешний немецкий лад надушенным и кое-где подправленным и подлатанным телом дрожит, прижимается. И сердце в ней до того неистово бьется и мечется, вот-вот от натуги треснет: во всем теле так и отдаётся, в её теле, в его.

– Ах, Котов! Котов! Муж мой любимый! Простишь ли ты меня? – кричит и плачет, да так, будто слезами всего его за все прошедшие недели разом обстирать собралась, – Я ведь от тебя только понарошку бросила! Не всерьез! Я тебя, дорогой мой, любимый, только ведь немного припугнуть хотела! Чтобы крепче любил. Да и немец тот оказался вовсе не настоящий. Неправильный. И машина его – не его… Ну, плохая я! Плохая! Знаю! Ну, давай, побей же меня! Накажи за глупость! Так! Так!

Руку Котова обеими руками берет и себя же ею по своим же щекам хлещет.

– Так мне! Так! Чтоб мужа своего на заезжих франтов менять не повадно было! Так! Так!

– Да что ты, Варенька! Да что ты! – залепетал тут Котов, у жены руку свою вырывая, – Да как же можно так себя истязать!? Ты ведь – любимая моя! Слышишь? Лю-би-ма-я! Эх, Варька, если б ты только знала, как я тебя люблю!

Жена вздрогнула.

Свободной рукой Кротов погладил раскаявшуюся беглянку по щеке и снова повторил:

– Я тебя люблю!

Жена отступила от мужа, волчонком на него взглянула.

– Ты меня – что? – переспросила она настороженным шепотом, – Ты сказал…

– Вот именно – люблю! – радостно закивал ей Котов, сам не веря той легкости, с которой из него выплескивалось это чертовское слово, – Люблю, люблю, люблю…

Жена часто-часто заморгала.

«Никак крыша у него потихоньку едет», – подумала она, – «От предательства моего, на пару с обрушившимся одиночеством… Или… Или – просто пьяненький?… Странно это как-то… Вроде, раньше он этим делом не баловался…»

Косо улыбаясь, выскользнула она из комнаты, метнулась в кухню. На шарлотку в духовке посмотреть, и суп по новому любекскому рецепту, с сосисками и горохом, если надо, помешать.

«Вот поест как следует, глядишь, в себя сразу и придет,» – надеялась она, неверными руками накрывая стол в гостиной, – «А то ведь, небось, так весь месяц одними отрубями всухомятку и питался. Вот, пожалуйста, тебе и результат…»

Ни разу не скривившись, ни разу не досолив и не покритиковав, Котов выскреб весь заграничный суп до дна и даже причмокнул от удовольствия.

– Ах, какая же ты у меня, Варюшка, чудодейница! – всё улыбался он, оглядывая жену с неподдельным, каким-то, как Варе даже показалось – немного дьявольским восхищением, – Если б ты только знала, как я тебя такую люблю!

– Не простил! – поёжилась от его слов жена, – И не простит! Никогда!

Она собрала со стола тарелки, унесла их в кухню. На цыпочках. Там же, тихонько, под шум льющейся воды и покурила. Хотя Котов ей на сигареты тратиться и тем самым здоровью себе и всем окружающим вредить – всегда строго-настрого и запрещал.

– Что же ты, милая, здесь-то куришь? – спросил он ее и на этот раз, принеся сам стаканы на кухню, – Идем-ка лучше в гостиную. Там ведь намного удобнее. И уютнее. Пойдем, пойдем, моя хорошая! Любимая моя…

И обняв жену за плечи, он нежно увлек ее за собой.

По привычке пряча сигарету за спиной, в потной ладошке, Варя вернулась с мужем в гостиную. Курить расхотелось напрочь, но она, только чтобы Котову угодить, дососала сигарету до конца, а окурок осторожно придушила на дне подаренной им когда-то свекровью на свадьбу хрустальной конфетницы, которую Котов тут же услужливо и безжалостно ей протянул.

– Чудеса, – сухо заметила она, – Ты что это, Котов, болен?…

– О, да! Я болен! – воскликнул Котов и прижал еще пахнущие табаком пальцы жены к губам, – Я болен любовью к тебе, моя хорошая!

Варя Котова судорожно раскрыла рот, хотела что-то сказать, но всё же не сказала. Не сумела. Не решилась.

Осторожно, как извлекают из рук младенца ножницы или стеклянный стакан, отобрала она у Котова свои пальцы. Потом схватила конфетницу с окурком и отнесла ее на кухню.

«Если он это только притворяется, то надолго терпения у него не хватит,» – попыталась она себя успокоить, – «Попоет о любви денька три, а потом снова таким же как прежде станет… Эх, поскорей бы…»

Однако тут Варвара Котова ошибалась. И три дня после ее возвращенная прошло, и три недели. Третий месяц начался, а Котов всё о своей клятве чёрту там, у мусорного бака во дворе помнил.

Каждое утро он будил жену сладостным долгим поцелуем, после чего приносил ей в постель завтрак из четырех блюд. На подносике каждый раз красовался символ его страстной любви – красная роза с пришпиленной к шипу миленькой открыткой. Жене и читать эту открытку даже не надо было – она и так уже знала, что за слова на ней стоят. Всё те же: «Я тебя люблю, жена моя!»

И с уходом мужа на работу знаки его любви к жене не прекращались. И убирая постель, и в посудном шкафу, и в белье, и в карманах пальто и курток натыкалась Варвара Котова на открытки с объяснениями в неугомонной его любви.

– Это же в самом деле, чёрт знает что такое! – вскрикнула она наконец, когда, открыв как-то мусорное ведро, обнаружила и там, прямо на нее глядящую симпатичную открытку со всё с тем же пронзенным сердечком и с до ноя в зубах приевшимся текстом.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.