Но не успеваю договорить, даже додумать вопрос, как она вскидывает на меня испуганно-виноватый взгляд, приправленный острой жалостью. Она еще не обросла броней на этой работе, не умеет говорить полуправду и обнадеживать безнадежных больных. С сочувствием косится на мой живот и только туго сглатывает. Я продолжаю расспрос.
- И... - поднимаю вверх руку с помолвочным и обручальным кольцом.
У нее мгновенно краснеет кончик носа и уши. Девушка мучительно мнется, кусает губы, отводит глаза и наконец еле заметно кивает. А я в ответ начинаю методично и исступленно рвать из себя все торчащие трубки, капельницы, пытаться выдрать нитки из найденных на ощупь швов на животе. Я не хотела умереть, нет, ведь я обещала тебе, я помнила это очень четко. Это просто была тогда единственно возможная для меня форма протеста. Медсестра сначала пыталась ухватить меня за руки, успокоить, да куда там, в меня как бес вселился, но потом нажала какую-то кнопку у меня в изголовье, прибежал кто-то еще, я кричала им в лицо что-то злое, нехорошее, билась, меня прижимали к постели, что-то кололи, а дальше снова темнота.
Я вычеркнула это время из своей памяти, удалила, как мне казалось навсегда. Пусть все странно, нелогично, но так проще. Для меня все закончилось в день аварии. Мы ехали по серпантину, я обнимала лилии и подпевала любимым "Скорпионс" по радио, а после почему-то холод, крики, яркий свет. И ваша смерть как свершившийся факт.
Но, пережив снова весь этот день, испив эту боль сполна, до самого донышка, я понимаю, что могу ее принять и пережить. И идти дальше. И иду по дороге, шатаясь как пьяная, и улыбаюсь - наконец, наконец-то я вспоминаю об этом! ВСПОМИНАЮ, а не переживаю! Могу думать об этом и не захлебываться в слезах, не тонуть в горе, могу просто вспоминать. Это было и это правда. Я любила, была любима в ответ, готовилась дать жизнь двум наверняка замечательным людям. Я потеряла все - любовь и возможность стать матерью впоследствии. Больно, страшно, горько, но я принимаю эту утрату.
Никогда нельзя быть готовым к смерти. И безнадежно больные, и глубокие старики, и люди опасных профессий, привычно рискующие своей жизнью, всегда надеются, до последнего, что не сегодня, не сейчас, не с ними и не с их близкими.
Тем более нельзя быть готовой к подобному в двадцать лет, когда под сердцем шесть месяцев растут двое мальчишек, рядом любимый муж, и в будущем видится только безбрежное счастье
Но дожив до сорока лет бездетным бобылем, не имея рядом по-настоящему близких людей, схоронив почти всех своих родных, учишься принимать смерть как часть жизни. Часть вечного круговорота мироздания. Оно не делит мир на плохих и хороших, на достойных и недостойных, на добрых и злых. Ему, по сути, все равно, кого перемалывать в своих жерновах. Все там будем. Рано или поздно, так или иначе.
Снова замечаю высоко над могилами темный силуэт поднебесного хищника. Прикладываю козырьком ко лбу ладонь и какое-то время слежу за его полетом и, усмехаясь, вспоминаю строки Пушкина: "Птичка божия не знает ни заботы, ни труда..." Мой путь окончен.
- Ну здравствуйте, родные.
Всеми похоронными делами тогда занимался Влад. Каким-то чудом умудрился выбить даже отдельную могилу для мальчиков: по правилам, по крайней мере того времени, недоношенный плод полагалось "утилизировать" как медотходы, а не хоронить по-людски.
Я попала сюда почти через год, когда установили постоянные памятники. Красивые, светлые. Век бы их не видеть.
Как всегда, все заросло травой, вьюнком, синеголовником - сущие джунгли. Чего я здесь только ни сажала, сколько разного сеяла-пересеяла - ничего не принимается. А искусственные цветы на этом солнцепеке превращаются к следующему году в отвратительное выгоревшее нечто, буквально рассыпающееся в труху от малейшего прикосновения.
По привычному алгоритму отрываю и расправляю большой мусорный мешок для срезанной травы, натягиваю перчатки, достаю газонные ножницы, наклоняюсь и... застываю с протянутой вниз рукой. Под переплетенной шапкой трав и колючек прячутся те самые цветы. Такие же нежные, хрупкие и будто светящиеся изнутри аметистовые колхикумы, колдовские капли крови Прометея.
Но... откуда? Их я никогда не сажала здесь! Оглядываюсь вокруг, будто надеясь увидеть где-то поблизости таинственного садовника. Но его, разумеется, нет, потому что просто не может быть, ну кому в здравом уме могут понадобиться чужие могилы, кто станет сажать на них цветы, тем более эти? Я и любила их, и ненавидела одновременно. Теперь, наконец, до конца вспомнила почему.
Когда только начинала возрождать мастерскую мужа, я была буквально одержима безвременниками и моя первая самостоятельная коллекция ювелирных украшений была создана именно благодаря им. Мне казалось завораживающим сочетание сияющей акварельной прозрачности аметистов, белоснежного жемчуга и мелких гладких гранатовых кабошонов в нарочито грубой, изломанной оправе из черненого серебра. Какие причуды подсознания, однако...
Что же мне с вами делать? Нет, рука не поднимется уничтожить такую красоту, хотя после всех проснувшихся воспоминаний так и тянет. Значит лишнее убрать, а эти... пусть цветут. Как погребальный букет в память о несостоявшемся счастье.
Привычное дело идет споро, набиваю целых два мешка травы и колхикумы наконец предстают во всей своей первозданной трепетной красоте.
Устало опускаюсь на прогретую землю между могилами и смотрю на памятники. У тебя здесь замечательная фотография, Влад сделал тогда действительно хороший снимок. Мы вытащили всех своих в ресторан, сообщить о том, что в нашем "лешачьем" клане в скором времени ожидается двойное пополнение. Ты неимоверно горд и просто светишься от счастья. Студент-отличник, успешный ювелир, будущий папа.
Помню, как все были шокированы, когда ты вскоре после свадьбы, в сентябре, забрал документы с экономического факультета в МГУ и перевелся в Строгановку, на ювелирку. Все лето сидел, рисовал, что-то творил, ваял и просто пришел к ним по осени со всеми своими работами. Тебя взяли без экзаменов. Без конкурсов, без экзаменов, без каких-либо корочек о художественном образовании. Они разглядели в тебе эту Искру творца и дали шанс, нарушая все академические протоколы и правила.
Ух как же твои родители были поначалу против! Сколько мы выслушали и о перспективе голодной смерти, потому что это никому не будет нужно, и о том, что бандюки нас где-нибудь прикопают из-за золота-брильянтов, и о том что время сейчас тяжелое, не до украшений. Но ты точно знал, чего хочешь для нас, для нашей семьи. Только ты решал, как нам строить нашу жизнь. Как будто знал все наперед, предвидел моду, течения. Как теперь говорят, тренды и мастхэвы. И просто хотел творить.
