Замолкаю на полуслове, потому что, повернувшись к тебе, в неровном свете внутри салона замечаю струйку крови, стекающую из уголка губ. Захлестывает ощущение беды. Липкое, душное, обволакивающее, которое начало стремительно, как змея, вползать в душу, отравляя появившуюся было надежду ядом обреченности.
Включаю фонарик и зажимаю рот, заглушая рвущийся наружу отчаянный крик. На твоих коленях безвольно покоится рука, а с раскрытой ладони свисает окровавленный деревянный обломок, длинный и узкий как нож. Поднимаю лицо вверх и встречаюсь с твоими глазами. В них плещется боль и вина. Меня вдруг пронзает понимание, что ты точно знаешь, что ничего уже не исправить, что надежды нет. Время замедляется и каждый миг, каждая секунда теперь неотвратимо приближает тебя к...
Вот ты виновато улыбаешься окровавленным уголком рта, вот натужно сглатываешь, стремительно бледнеешь, дышишь со свистом, откашливаешься, роняя тяжелые багровые сгустки прямо на майку. Говоришь тяжело, с трудом выталкивая из клокочущего горла слова.
- Я... прости меня... - прикусываешь губу от боли, - я думал там просто щепка, - снова заходишься кровавым кашлем. - Обещай мне, обещай. Что ты будешь жить дальше. Будешь любить, радоваться, станешь счастливой.
Яростно мотаю головой: нет, нет! Сиплю передавленным подступающими слезами горлом.
- Я не смогу без тебя. Как же...
Ты рывком поднимаешь руку и кончиками пальцев прикасаешься к моим губам, заставляя замолчать. Смотришь неотрывно, с такой тоской и мольбой, что я готова пообещать тебе что угодно, лишь бы успокоить.
- О-обещаю, - шепчу губами прямо в твои подрагивающие пальцы.
Ты вдруг улыбаешься так светло, так искренне, что мне в голову приходит шальная мысль, что я просто глупая паникерша, что все страхи напрасны и с тобой на самом деле все в порядке.
- Спасибо родная. За все, - твоя ладонь обессиленно соскальзывает вниз, оставляя за собой кровавый росчерк. Ты не отводишь взгляд, на лице покоится безмятежная улыбка, ты все еще теплый и мягкий. Но ты уже не со мной, не здесь. Я навсегда осталась одна в этом огромном, наполненном пустотой и одиночеством мире.
И тут бесконечно растянутый миг кончился, рассыпавшись тысячей осколков иступленной боли, раздирающей меня изнутри. Я не могу двигаться, даже дышать не могу, просто цепенею от накатывающих спазмов. Мгновением позже я начинаю отключаться и все вокруг медленно пожирает тьма, постепенно сужая поле зрения. Исчезает космос из бабочек за окном, салон. Я цепляюсь за угасающие искры сознания, но тьма давит все сильнее. Последнее что вижу - твое бледное лицо с окровавленным подбородком, счастливой улыбкой и взглядом, обращенным внутрь себя, к какому-то далекому и невидимому живым свету.
Тьма победила.
Вот с тех пор я и ненавижу свой день рожденья. День жизни для меня и день смерти для вас. Самый худший подарок от мироздания. Не хочу открывать глаза, не хочу снова видеть свои руки в пыли и крови, вернее, соке, не хочу снова чувствовать этот удушливы запах лилий, не хочу, не хочу! Хочу просто встать, оттереть руки от этой падали, бросить сумку и уйти, навсегда, не поворачиваясь, забыв и этот проклятый город, и это чертово кладбище, и вас!
Господи, что я такое говорю ... Я... я... же люблю вас! Вы же все что у меня осталось, все что есть! Я же... должна вас любить. Хотя, кому должна? Нет в живых никого кто мог бы меня упрекнуть хоть в чем-то. Твои родители сгорели от горя и ушли почти сразу за вами, дед, как ни странно, продержался чуть дольше. И все они тоже здесь. Кремация - удобная штука, как бы цинично это ни звучало. Никому и ничего я уже не должна. Даже себе. Нельзя любить мертвых, как живых. Тем более двадцать лет кряду.
Ладно, это все лирика. Хватит валяться в пыли, надо вставать и идти вперед. Кое-как продираю глаза - веки опухли и слиплись от соленых слез. Умываюсь из бутылки с питьевой водой, не столько оттираю, сколько размазываю по себе въевшийся бузинный сок с налипшей на него мягкой серой пылью. Где уж тут сохранить мою обычную здесь "красоту как на праздник". Так, ничего особенного, но я всегда появляюсь у моих мужчин с легким макияжем, с освеженной стрижкой, даже маникюр делаю, хотя на моих руках он не продержится и недели. Достаю зеркальце и критично рассматриваю кудлатое нечто на голове: мда, это нужно недюжинный талант иметь, чтобы так угробить ультракороткую пикси.
Сегодня все не так. Я всегда думала о чем угодно, вспоминала что угодно, представляла, фантазировала, но никогда это не был ТОТ день. И месяц после него, наверное. Это время я постаралась как могла вычеркнуть, стереть из своей памяти. Не могла поверить, нет, не хотела признавать очевидного: вас больше нет и не будет. Слишком я с вами срослась, слишком сроднилась и в настоящем, и в будущем, в своих мыслях и мечтах.
В первый год я все никак не могла стереть из памяти телефона твой номер. Открывала контакт, смотрела на фотографию и говорила с тобой, часами. Просила забрать меня с собой, рассказывала, как прошел день, упрекала в том, что не любишь, давно не звонишь, передавала привет мальчикам, даже ревновала тебя, и все это на полном серьезе. И считала, что это нормально, что так и надо. Пока не очнулась в дурке. Но там тоже вскоре пыталась звонить тебе то по ложке, то по тапочке. И снова очнулась, но уже в другом отделении, пристегнутая к койке с продавленным матрасом, в луже собственной мочи. И поняла что не этого ты от меня ждал, когда просил жить.
С тех пор только один день наш. Мой подарок самой себе на день рождения. День моей несостоявшейся жизни с вами.
Я гнала от себя память о самой аварии и о том, что последовало дальше. Притворялась, что их нет, но это было не разумнее попытки спрятаться от пожара, отсиживаясь в шкафу.
А сейчас я предельно ясно вижу ту палату, в которой очнулась, в ужасе осматривая свой безобразно сдувшийся и растекающийся по бокам морщинистый живот, утыканный какими-то прозрачными трубками, странно голый, не прикрытый ни халатом, ни одеялом. Вижу деловито входящую в дверь медсестричку с кюветой в руках, яркую кучерявую брюнетку. Совсем молоденькую, нежную, как итальянские мадонны. Она стремительно впархивает в палату, принося с собой особую медицинскую свежесть белоснежного крахмального халата, легкий аромат какой-то дезинфицирующей химии и одаривает меня ободряющей улыбкой. И я верю, что эта кроткая голубка принесла мне добрую весть. И естественно спрашиваю.
- А...
