– Пап, а ты чего не лежишь?

– Надоело уже, решил немного развеяться.

– Я вообще хотел пароль от Wi-Fi спросить…

– Да, давай введу. Давай ноутбук.

– Да ты скажи, я сам введу.

– Он сложный, в нем много символом, разный регистр и целая система, в общем. Он где-то у матери записан, но мне проще запомнить, чем искать ее бумажки по всему дому. Давай я сам.

– Ты сможешь? – засомневался Илья.

– Раньше получалось.

– Я покажу куда нажимать, – сказал Илья, но не успел сориентироваться, как отец взял ноутбук, быстро ввел пароль, работая почти всеми пальцами своих грубых рук. Попутно ноутбук выдал ошибку, но отец бегло ее прочел, не смог целиком перевести, поэтому просто закрыл сообщение, попробовал еще раз все то же самое, и со второй попытки заработало.

– А у вас там ноутбуки только на английском, на русский нельзя переставить? – спросил отец.

– Можно, мне английский больше нравится. Четкий и понятный язык, все по делу, без тяжелых словесных конструкций. У меня все устройства на английском, и в обычной жизни стараюсь не думать на русском языке.

– Привык уже?

– Как будто это мой родной язык.

– Славно.

Илья хотел уйти в зал, чтобы провалиться в глубины интернета, но все же совесть не позволила ему молча развернуться, и он задал дежурный вопрос про здоровье отца.

– Судя по всему дела неважно, – подтвердил отец.

– Что ли умирать собрался? – Илья хотел сказать это в шутку, но вышло натянуто, как будто с издевкой, как будто плохо отрепетировано.

– Конечно, не собирался, но приходится. Знаешь, что решил? Если умирать, так осенью, – только ответил ему на это отец, не зная, как правильно выйти из неловкого положения.

– Ясно, пап.

– Ты бы сходил на природу, погулял, развеялся. Раньше ведь любил.

– Что я там не видел?

– Нового ничего не увидишь, но воздухом подышать полезно. Знаю, в городах народ и деньги платит, чтобы на природу глаза таращить. Готовы за право сидеть на веранде перед кустами, суммы повышенные вносить. А тут все даром. А главное – не хуже. Бери – не хочу.

– Да я вот и не хочу. А заплатить, так мне это не сложно. Если надо – заплачу. Да и лучше заплачу.

На том Илья оставил отца и вышел из комнаты. В этот раз он вдруг понял, что отец отчасти современный человек, несмотря на возраст, и вполне не дикий, несмотря на место жительства. А ведь не так давно несвойственно было при старении оставаться, что называется, в состоянии принимать реальность, идти почти в ногу со временем хотя бы на самом бытовом уровне, но его отец, кажется, идет, как может, пусть уже еле прибирая ноги, но не сдается. Сколько Илья знал отца, он никогда не терял интереса к жизни, все время пытался жить актуально, узнавать новое, интересоваться чем-то большим, чем еда и сон. Если спросить отца о новых технологиях, он мог рассказать о них и пять, и десять лет назад, как мог и сейчас. Да, он не следил за модой, не интересовался прогрессом в плане социального развития, но относительно всего, что касается техники, опережал в эрудированности своих ровесников. Отец мог бы рассчитывать на многое, живи он в другой стране, так решил сейчас Илья, и вот уже у сына проснулись некоторое дополнительное уважение к отцу, чуть больше, чем просто как родственник к родственнику. И тем не менее, все здесь как-то не так, и по-другому стать просто не сможет.

Илья вышел во двор, чтобы проветриться, и заодно, заприметив новую беседку, с удовольствием в ней приютился, скрываясь от солнца и лишних взглядов под покровом еще не увядших вьющихся растений. Он мечтал, что сегодня больше не увидит соседей.

Но посидеть спокойно в интернете не получилось, во-первых, Wi-Fi до беседки почти не доставал, да и мысли лезли в голову одна за другой. Ранний сентябрь напоминал ему день, когда он первый раз вернулся из института домой спустя всего две недели. Но и тогда он мысленно возвышался, думая, «я больше не часть города». Чувства эти теперь усилились многократно. Он приехал домой, и все казалось чужим, и он чужой, но никто не хочет этого признавать, все играют свои роли. Что ж, время все равно расставит все по местам, и признаваться будет не нужно.

Один вопрос его тревожил: что делать сейчас? Как понять, умрет отец, или нет? Сказать семье, что ему срочно пора ехать – можно, но совесть это сделать не позволяла. Он понимал, что мать в любом случае будет настаивать, чтобы он остался, отец, кажется, готов умирать, да с другой стороны, может, в таком состоянии и протянет еще пару лет. Ждать его, что ли, здесь? А дома уже как будто тошно и тесно, пусть и размеры его в разы превосходят конурку Ильи. Поговорить бы с кем. Да не с кем. Стас только завтра появится. Впрочем, старший брат не эталон собеседника, но хоть что-то. Остается только Ира. Он решил поехать и с ней что-нибудь возвышенное хорошенько обсудить.

Илья пошел в дом за ключами от машины и на пороге столкнулся с матерью, как раз уходившей от соседей.

– Мам, вот зачем ты с соседями меня обсуждаешь? – довольно грубо спросил Илья.

– Илюша, ну что ты такое говоришь? Мы же просто по-соседски общаемся, ну что же в этом плохого?

– Вижу, они все друзья такие у вас.

– Ну как с соседями могут быть плохие отношения? Это ж самые близкие люди.

– Близкие?

– Конечно. А если за домом посмотреть да помочь что? Всегда рядом. Дай Бог всем, чтобы соседи были хорошие, это ж такое счастье.

– Не знаю, у меня совсем не так. Знать не знаю своих соседей и мне плевать на них. Так, здороваемся, и все.

– Да, в городах часто так бывает, а здесь все же люди попроще да поближе.

– Плевать мне на соседей, – еще раз закрепил свою мысль возбужденный Илья и вошел в дом.

Он быстро накинул куртку, взял ключи от машины, документы, глянул в зеркало и убедился, что выглядит потрясающе. Одеваясь, он кратко бросил родителям, что едет к сестре. Едет один.

– Правильно, ты Ирку с зятьком проведай. Племяшку посмотри, – напутствовал ему отец.

– Да попроси Федю, чтобы он на неделе к нам заехал, надо дерево спилить. Отец уже не может, – говорила мать.

– Пап, а ты уже все, совсем? – безэмоционально спросил Илья. – Помню, ты ж сам всегда рассказывал, как в одиночку бани, дома рубил. А дерево не спилишь?

– Да сколько ж можно рубить? – риторически спросил отец.

Илья прыгнул в машину, чрезвычайно обрадовавшись отсутствию кого бы то ни было возле дома, так как после небольшого выступления матери все любезно разошлись по домам. Тем не менее, как только он завел двигатель, по его ощущениям практически бесшумно, то почти мгновенно с раздражением заметил шевеление в окнах соседей. Он и не сомневался, что кто-то нет-нет, да будет глазеть и дежурить у окна. Так оно и вышло. Прямо из соседнего дома на него взирала бабушка, прекрасно его знавшая, но, в силу возраста, она почти утратила возможность ходить, но не утратила любопытства, и даже наоборот, – приобрела с удвоенной силой, а потому сейчас жадно рассматривала и машину, и подросшего Илью. Из окна напротив высунулось лицо Вовки Пустакова, который всеми силами таился за шторкой, но полностью скрыть своего присутствия не мог. Илья разнервничался, хотел даже показать соседям какой-нибудь жест, но сам же себя привел в чувства, как мантру твердя, – ты европеец, и вести себя нужно соответствующе. Хотя ведь ты же дома…

Машина сорвалась с места, и Илья поехал к сестре. К Ирине он почти всегда положительно относился, несмотря на сложный характер, его восхищало желание сбежать прочь из дома, но его же и сокрушило финальное решение сестры, как горькая неизбежность, вернуться и выйти замуж за Федю.

Федю Мельниченко Илья не то чтобы не любил, скорее как-то не уважал, не воспринимал всерьез. Для него Федя классифицировался кем-то средним между неграмотным мужичком, почитай, крестьянином, и штатным неудачником, делающим вид, что все у него нормально. Встречались они до того всего лишь три раза, один из которых на свадьбе, и мельком во время кратчайших визитов Ильи на родину. Федя старше Ирины на два года, выглядел примерно на свой возраст, а как пострижется, оголяя круглое лицо, на котором ни единой морщинки, все натянуто тонким жирком, смотрится даже младше своих лет. Он имел привычку много курить, не отказывался от пива, благодаря чему нарастил себе выразительный живот. Вкупе с некрасивым телом с узкими плечами брюхо смотрелось уже лишним, но еще не отвратительным. Глаза небольшие, взгляд даже вполне неглупый, но без изяществ, а чуть приподнятая форма бровей навсегда запечатлела вид ошеломленного удивления. Волосы на голове редеющие, светло-пепельного цвета с небольшой проседью и залысинами в его-то годы. При всей внешности, нельзя сказать, что он смотрелся как-то уж очень некрасиво или неряшливо. Вокруг себя Федя формировал мирок очень похожий на свою внешность, и такой же средненький мир внутренний. Все устройство его жизни укладывалось в то самое описание, когда все неважно, но далеко от запустения. Он не сходил с вытоптанной дорожки в никуда, но с легким сердцем и чистыми помыслами, уверовав, что эта тропа единственная. Неряшливость в ощущениях перетекала в аналогичное свойство в быту, и пусть Федя специально ничего не пачкал, не портил, но не мог, например, усвоить, что бросать окурок в цветник нельзя. И не обязательно задавать вопросы почему, не обязательно искать в простом запрете тайный смысл или ограничение конституционного права, просто нельзя по-человечески. Даже собака обычно запоминает, где нельзя хулиганить, но Федя упорно выкуривал сигарету и, прищурив один глаз, прицельно отправлял очередной бычок то в цветник, то соседям через забор, тогда как банка от кофе на крыльце, предназначенная для окурков, наполнялась медленно, и Федя любил только поплевать в нее, но редко попадал. Стоит отдать должное сестре, которая, вопреки ненамеренному сопротивлению мужа, поддерживала дом в клинической чистоте, будучи на этом помешанной. Она убирала, стирала и гладила все, даже нижнее белье не надевала, если оно не глаженное. Интерьеры в доме имели вид бедненький, но зато всегда очень чисто, и все по местам. Епархия Феди в виде гаража и сарая к чистым и ухоженным местам не относилась, но и деморализующим бардаком не порастала, сохраняя терпимое состояние много лет к ряду. Одни и те же вещи лежали по местам, часто не перемещаясь годами, что вполне Федю устраивало.