– Может быть, он очень даже и думал, что есть за что.

– В смысле? Он же сам сказал бухгалтершу привести. Знал же ведь все, – заметил Вася.

– Знал, а верил в иное. Ему ж и план надо выполнять, и дело закрыть, и звания новые получать. Дел, понимаешь, невпроворот. Должны ж они страну от таких, как я, оберегать, вот он и оберегал. Просто на меня успели пальцем показать чуть раньше. Показали бы на другого, от другого бы оберегал. А тут вы подоспели, пальцем на Зинку показали, а пальцев у вас много, да и важные есть, с перстнями, так сказать, вот он и понял, что есть для родины зло поопаснее Гришки Брагина.

– Будете теперь стихи про родину-то писать? – спросил Вася.

– А чего нет? Буду. Моя родина – это не люди, это вот, город, природа. Я не патриот ведь. Хотя страшно хочется быть патриотом и любить свою страну. Но не дают.

– А вы ж говорили следователю, что воевали, что у вас награды?

– Говорил, – скромно опустив глаза, сказал Гришка.

– А он что?

– А ему все равно. Знаешь, как батя мой говорил, когда я после армии домой вернулся, и меня в ментуру звали на работу. Говорил: если скажут тебе – иди, отца своего скрути и в кутузку, если сможешь, быть тебе ментом, а если нет, то извиняй. Я ведь и не смог – в армию вернулся. Там хоть отца крутить не пришлось.

– И правильно! Нечего среди них делать. Тем более после войны ужасов повидавши, – говорил дядя Юра.

– Да, ужасов полно. До сих пор, смотрите, все тело в шрамах.

Он снял футболку, показывая раны. Некоторые из присутствующих уже не один раз их видели.

– Видите, как мне дорога эта страна. Одно ранение еще есть на заднице, вы не возражаете, если в этот раз не буду ее показывать? – очень интеллигентно поинтересовался дядя Гриша, будучи очень довольным своей шуткой.

– Выпить не хочешь? – спросил дядя Юра.

– Не откажусь, – отчеканил Гришка.

– В «Палермо»?

– Давай лучше в «Синицу». Там сегодня все свои будут.

Илья немного расстроился, что после освобождения Гришки все внимание полностью перешло на него, и стало очень быстро наскучивать общение, да и долг он вроде как выполнил, самолюбие потешил и самооценку возвысил. Преисполненный самых лучших чувств о себе, сказал, что ему пора ехать по делам, прохладно со всеми прощаясь, обещая, что непременно еще встретятся, и даже номера телефонов взял, но, на самом деле, никому звонить больше не собирался.

– В другой раз еще увидимся, – бросил уходящему Илье вслед Гришка и пошел пить водку с дядей Юрой.

До дома Илья доехал за считанные минуты, впервые обратив внимание на более-менее качественный асфальт на улице, где жили его родители. До позапрошлого года здесь расстилалась самая обычная гравийная дорога, зараставшая грязью каждую осень и весну, летом грязь подсыхала, образуя клубы серой дорожной пыли и небольших ям, куда стекалась вода от дождей, а зимой, если дорогу сильно не заметало, ездить по ней доводилось с удовольствием. Теперь здесь лежал пусть и тонкий, но асфальт, и Илья даже немного разогнался, прежде чем поставить машину у дома. Выключив фары, в темноте он видел все те же выглядывающие из окон лица соседей, но нахлынувшее умиротворение заполняло его душу, да и общая усталость сказывалась, поэтому он оставил все свое раздражение и неудовольствие от происходящего и просто вошел в дом.

Мать еще не спала, читала книгу на кухне, усевшись в старом кресле, под светом настольной лампы, которая, по воспоминаниям Ильи, была в их доме всегда. Силуэт мамы в темноте очень походил на тот, какой он привык видеть и десять, и двадцать лет назад, и разливающийся по кухне желтый свет одарил его особым теплом и необыкновенными, по своей легкости, воспоминаниями, и хотя всего минуту назад планировал молча юркнуть в свою комнату и лечь спать, настроение вдруг изменилось, и он пожелал говорить с матерью, хотя о жизни не беседовал давно.

Завидев сына, мать сразу засуетилась, сказала, что начала уже переживать, что его так долго нет, заодно посетовала на вечерние холода, боялась, как бы он не замер и не заболел. Ответный аргумент, что Илья на машине, практически не сработал. Под разговор Ольга Григорьевна быстро поставила чайник и принялась нарезать бутерброды, открывать варенье, распаковывать печенье и конфеты и высыпать баранки, так как Илья от ужина отказался, но чаем решил не пренебрегать.

– Ветер-то какой. Неприятно, – говорила мать, прислушиваясь к отрывистым завываниям за окном.

– Только недавно поднялся, а так тепло было.

– А как там Ирочка, Оксаночка? – спросила мама.

– Да вроде бы все хорошо.

– Рады были тебя видеть?

– Еще как. Пообщались вдоволь.

– Ну и слава Богу, Илюша.

– Это точно.

– Как тебе город, изменился?

– Немного другой, но все равно, я уже здесь чужой. Я его не понимаю и не могу оценить иначе, как проезжий.

– Илюша, почему ты так говоришь? Здесь же твой дом.

– Ну да, ну да, – произнес Илья, все думая о том, что при первой же возможности сменит гражданство, а когда родители умрут, то больше сюда ни ногой.

– Как папа себя чувствует?

– Ой, неважно, Илюша. Молюсь, что может еще обойдется, но что-то совсем плох. Как ты уехал, так он лег и больше не вставал, и со мной не говорил.

– Думаешь, все-таки умрет?

– Не знаю, Илюша, – сказала мать и впервые за его приезд заплакала.

Илья не любил слез, огорчений и сентиментальностей. Он практически не имел навыков и опыта, как утешать людей, как помогать и успокаивать, а слезы матери не любил вдвойне. Он часто вспоминал, как мать вечерами плакала, когда отец находился в долгих командировках. Случалось это не регулярно, но время от времени повторялось. Помнит он, как плакала она и горько переносила смерти своих родителей, бабушки и дедушки Ильи. И даже несмотря на жестокий, властный нрав дедушки, всю свою жизнь посвятившего пьянству, увеселению и саморазложению, смешанному с любовью поиздеваться над людьми, она и смерть такого тяжелого человека переживала не один месяц. Помнил Илья и частые истерики и слезы сестры, всегда нагонявшие на него апатию и непонимание, как себя вести. Эта черта так осталась с ним по сей день. Неизвестно, ждал ли хоть один человек от Ильи попыток утешения или внимания в минуты тоски и боли, но сцены похожего плана разворачивались перед ним с пугающей периодичностью, иногда даже от незнакомых людей.

Пока мать утирала слезы, он все время молчал, уставив взор в холодильник, на котором висела куча магнитов, привезенных старшим братом из разных теплых стран и юга России. Илья за свою жизнь ни единого магнитика домой не купил.

– Кума звонила, спрашивала, как ты добрался. Очень увидеть тебя хочет, – отойдя от слез и утерев раскрасневшиеся очи, произнесла мать.

– Ну, может быть, – дал пространный ответ Илья, тяжело выдохнув.

В действительности он даже не понял, о ком идет речь. Слово «кума» знакомо Илье, но вот кто именно скрывается за ним, он не догадывался. В свою очередь мать знала, кто такой деверь, свояк, шурин, золовка, сваты, кумовья, чем удивляла сына. Он не понимал, для чего люди используют такого рода архаизмы, когда всем бы следовало начать изъясняться проще и конкретнее, без доисторических терминов и определений. При желании он мог бы без труда узнать значение каждого слова, но не делал этого из принципа. В противовес богатству родного языка, он ставил английский, как эталон речи, но обсуждать это с матерью не хотел, хотя стоило бы попробовать.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.