В такой семье родился и рос Илюша, будучи самым младшим, ему как будто меньше всех досталось специфичной наследственности, но, в то же время, больше всех – внимания и заботы родителей, отчего вырос вечным хорошистом и умеющим приспосабливаться человеком. Как в школе, так и в жизни Илья мог должным образом подготовиться к испытанию, прилежно выполнив задачу, но если считал, что какое-то знание избыточно или неверно, очень быстро его отпускал и помнил лишь то, что должно было помочь продвинуться дальше, как в жизни, так и в не прикладном знании, для общего развития. С детства он ходил на всевозможные курсы, репетиторства, занимался в спортивных секциях, но недолго и безрезультатно. Родители обучали его всему, чему могли, а брат гарантировал патронаж на улицах. Илья рос в целом в комфортной среде, будучи ребенком не очень сильным, невысоким и без гениальных задатков, все его окружение помогло ему сформироваться во вполне себе готового для жизни человека. Подготовка к десантированию во взрослую жизнь проходила так резво, приоткрывая многообещающие горизонты, резонирующие с текущей жизнью, что Илья научился грезить о будущем, думать о карьере, о новых местах, о новом всем. В выпускном классе он наотрез отказался тратить время на пустые прогулки по природе и встречи со знакомыми, заменив их на зубрежку.
В отличие от Стаса, младший брат ощущал непреодолимое чувство стеснения за свое происхождение, всякий раз стараясь утаить, что сам родом из села, из рядовой семьи, чуть позже к этому прибавилось чувство стыда, что он русский, но стеснение о последнем факте от всех скрывал, особенно от Стаса. Илья настолько привык прятать настоящие чувства, что с годами это превращалось в комплексы, порождая новые формы травм, но ни он, ни окружение этого не понимали, а взрослому Илье еще предстоит бороться с ворохом внутренних проблем.
Окончив школу с результатом выше среднего, Илья интуитивно определил, что единственный город в этой стране, который он будет готов принять, должен быть непременно Санкт-Петербург. Только на Неве он ощущал особый дух и элитарность, с которой мечтал воссоединиться. Первый раз Петербург он посетил вместе с матерью в апреле, за пару месяцев до вступительных экзаменов. Туда и обратно они ездили на поезде, в плацкартном вагоне, и эти поездки жуть как не понравились Илье да настолько, что он устраивал матери сцены сродни истерике, насколько ему плохо и невыносимо ездить «так». Но всю поездку спас город, так ему сильно запавший в сердце с первых часов, и он понял, – «либо здесь, либо нигде». Родители оценили рвение сына и зареклись непременно обеспечить студенчество именно «там», а дальше как знать, ВУЗ окончит, закрепится, и будет все хорошо, а нет, – вернется на родину, дома всегда его ждут и даже, как будто тайком, желают, чтобы «там» не получилось.
На бюджетное отделение Илюша поступить не смог и, готовый впасть в депрессию, начал почти шантажировать родителей, что они должны помочь, обеспечить поступление хоть бы и на платной основе, как в итоге и получилось. Илья отучился пять лет, все годы направо и налево критикуя российское образование, университет и необходимость учебы здесь, высказывая это родителям. Все пять лет он проживал в общежитии, после чего съехал на съемную квартиру и еще три года прожил в окраинном районе на севере, к тому моменту окончательно развеяв для себя иллюзию о богемности бывшей столицы, разочаровавшись во всем и вконец разлюбив Россию. В те годы предпочитал не бывать на родине и все злые чувства копил в большом городе, а буквально после первой туристической однодневной поездки в Финляндию понял, что Европа – это все, для чего он рожден, и все, чего он желает. В результате Илья приложил массу усилий, изучив до высокого уровня английский язык, поступил на работу в филиал европейской компании в России, откуда добился перевода в офис, находившийся в Европе. День переезда он почитал высшим достижением в жизни, ощущая такой подъем, что, съезжая со съемной квартиры, с широты души отказался требовать обратно залог, как будто бросая его в лицо всей стране, которую покидал. Он обещал самому себе, что больше никогда не вернется в Россию, старясь избегать любых возможных, даже самых коротких выездов. Но подходящая смерть отца внесла коррективы в убеждения, и ему пришлось повиноваться. Но какой же он испытал стыд, когда брал две недели отпуска на работе, нехотя рассказывая коллегам, что вынужден ехать в свою страну, виновато опуская глаза, когда говорил, что умирает его отец. Но главное, не нашлось ни одного человека, кто хоть как-то бы упрекнул или даже подумал худо об Илье и этой поездке, и даже о чужой и далекой для всех России, но ему это пока понять было не дано.
Илья объезжал город Кобрин, стараясь сохранять максимальное равнодушие к местным пейзажам, расстилавшимся со всех сторон вдоль трассы. Он обещал себе, – как только проедет Тересполь, все восхищения прекратятся, и останутся только обыденное восприятие действительности и полное хладнокровие, в лучшем случае переходящее в критику. Внутри себя Илья старательно хотел победить человека, тоскующего по родине, влюбленного в ее обширные края, красивые панорамы, приятные глазу цвета и нежные повседневные картины. Он без колебаний открещивался от своего происхождения и почитал за правое дело такую перемену в себе и изменение статуса на гражданина и патриота другого государства, другого мира. Илья почти с презрением относился к истории России, которую толком не знал, но не было в его сердце более сильного чувства ненависти, чем ненависть к СССР и современной стране. Надо сказать, что из всей истории Илья только и мог ввернуть замечания про душащий свободу и погрязший в репрессиях СССР, и даже набираясь смелости думать о Второй мировой иначе, чем о войне за Отечество; до этого периода он знал такие имена как Петр I, Иван Грозный и Сталин, и на этом знания истории ограничивались. Про культуру России Илья слышал только слова хохлома и матрешка. Себя он классифицировал как либерала и свободомыслящего человека, а также сторонника принципов гуманизма, толерантности и свободы личности. Илья приписывал своей персоне исключительные качества, отделяющее его, почти европейца, от дикого народа постсоветского пространства (к слову, об этническом составе этого самого народа его знания ограничены лишь славянскими народами), и потому с насмешкой и внутренним чувством самолюбования смотрел на деревни, что стояли вдоль трассы. Он презирал ребятишек, игравших у дома в песке; насмехался над женщинами, синхронно крутивших педали велосипеда, направляясь в местный магазинчик за продуктами; презирал мужчин, которые поправляли забор у дома или на тачке вывозили сухую ботву из огорода, чтобы ее сжечь. Он смотрел на всех них свысока пролегающей трассы и не считал за людей. Ни одного из них. За всю долгую дорогу он успел прокрутить в голове множество самых одиозных мыслей, вплоть до той, что в любую секунду готов без объяснений развернуть машину и полететь назад, оставив отца, семью и родину, ведь, на самом деле, ему без них хорошо, а значит, и обратное верно. В своих заблудших фантазиях Илья представлял, как родители видят в нем врага и предателя и сдают его злобным людям из НКВД, не зная, впрочем, что такой организации давно не существует.
Показав российский паспорт на границе Белоруссии и России, Илья въехал на территорию своей страны, и здесь хочешь не хочешь, но сердце его екнуло, и возникшее волнение он насильно подавил, нажав на газ что было сил, и быстро разогнался за пределы ста сорока километров в час. Он летел по трассе в России, обгоняя фуры и неторопливых водителей и как будто даже наслаждался тем, что здесь-то он оторвется, здесь можно вести себя так, как хочется. Он не боялся штрафов, не боялся порицаний и, в общем, не боялся вести себя как последний человек. Дома можно.
Когда до родного города оставалось примерно пятьдесят километров, он, вопреки собственным надеждам, все отчетливее узнавал окружающие места. И как бы он ни пытался изображать удивление, граничащее с возмущением, как же тут все плохо, память не позволяла забыть те самые остановки вдоль дороги, кладбища, проезжие поселки и дорожные указатели то в одну деревню, то в другую. Где-то он даже бывал в подростковые годы. Вот и речка тянется по пути, тоже похожа на Западный Буг, но, вроде как, похуже она, грязнее да помельче, уж как-то он определил. И пока мчался Илья, обещал, как компенсацию, что притащился сюда, и будет здесь жить и вести себя так, как захочет. Очень уж остро ему захотелось показаться местным, порисоваться перед ними, вот я, из Европы, вот и машина у меня какая, вот и номера не ваши поганые, а со звездами, европейские. Вот и я сам, уже и два языка знаю и, если захочу, ни слова на русском не произнесу, понимайте меня, дикари, как хотите. А вот и девки все местные на меня глазеют, да все они курицы, пусть только смотрят, не больше, пусть обо мне грезят, а откажу всем им – ни чуточки внимании. Пусть местные мужики одичавшие смотрят на человека с большой буквы. Все увидят, кто я, все увидят, какой гость к ним в дыру пожаловал!
